Книга Холоп-ополченец. Книга 1 - Татьяна Богданович

впрямь неповинны они?

– В приказе разберем, Козьма Миныч, – не сдавался судейка.

Стражники тесным кольцом окружили связанных работников и повели их через двор к воротам.

В дверях естовой избы толпились бабы и ребята, дожидаясь вестей. Увидев стражников, уводивших их мужей и отцов, они с ревом выскочили во двор и побежали за ними, не слушая судейки, кричавшего им с крыльца, чтоб они не смели подходить к колодникам.

Но стражники плетьми разогнали их и угнали колодников под оглушительный вой и рев баб и ребят.

По просьбе Козьмы Миныча судейка оставил во дворе Дорофея двух стражников, чтобы охранять хлебные амбары. Кроме того, Козьма Миныч оставил в доме брата Тихона, чтобы он присмотрел там за порядком, пока туда приедет Домна Терентьевна, да и ей на первых порах помог.

III

Вернувшись домой, Козьма Миныч передал Домне Терентьевне и Марфуше печальную весть.

Домна Терентьевна запричитала еще громче, поминая покойника, с которым она прожила в любви и согласии двадесять лет, и кляня свою горькую вдовью долю.

– Остались мы с доченькой да с сыночком сиротами. Прожили век в довольстве, а ноне злодеи окаянные и кормильца нашего скаредной смертью убили и все богачество наше сгубили. По миру придется на старости лет итти, – разливалась Домна Терентьевна.

– Почто бога гневишь, Домна Терентьевна? – прервал ее причитанья Козьма Миныч. – Посетил нас всех господь, горе послал великое – супруга ты, а я брата лишились. Но богачество ваше при вас осталось. Казны, сам Дорофей покойный сказывал, немного у него оставалось. Казной лишь и попользовались убийцы безбожные. Главное богачество не в сундуке у Дорофея хранилось, а в амбарах. С осени он хлеб закупать почал и всю зиму закупал. Три амбара у него хлеба. Продавать и не начинал он. А на амбарах тех замки пудовые – видел я – не тронуты висят. Хоть и не торговал я по сию пору хлебом, а ноне займусь, не оставлю братнину семью без помоги.

– Спасибо тебе, Козьма Миныч, бог тебя наградит, что не оставляешь нас, сирот горьких. Не об себе у меня думка. Я и коркой хлеба сыта буду. Детушек жалко, сиротинушек. Марфеньку с честью замуж выдать желал покойник, а Степку к хозяйству приучать.

– Все справим, сестрица. Бог не без милости. Он и карает, он и милует. Молись богу, Домна Терентьевна, что до амбаров не добрались злодеи окаянные. На первое время, как ты похороны да поминки справлять будешь, я тебе казны выдам – там посчитаемся. Вы с Марфой, верно, тотчас же до дому сбираться будете?

Домна Терентьевна еще громче заголосила. Но Марфуша обняла ее и повела наверх в светлицу, чтоб поскорей собраться к отъезду домой.

* * *

Марфуша неутешно плакала над телом Дорофея Миныча. Она горячо любила отца и знала, что он ее в обиду не дал бы. Хоть и слаб он был, а ради своей Марфуши он не побоялся бы поперечить не только Домне Терентьевне, а и самому Козьме Минычу. А теперь не отстоять ей себя. Она и сама не знала, о ком она больше плачет – об отце, об Мишеньке или о самой себе.

А Домна Терентьевна совсем растерялась. Кабы не Тихон, век бы не справиться Домне Терентьевне. Ну, он понемногу все наладил – и попов сговорил, и место на кладбище выбрал, и гроб заказал, и даже насчет поминок распорядился, пока Домна Терентьевна причитала.

К третьему дню все было как надо. С утра Козьма Миныч с Татьяной Семеновной и Нефедом приехали. А там стали родичи подходить, гости и с Нижнего базара и с верху. Кто с Дорофеем Минычем приятельство водил, кто по Козьме Минычу почествовать брата его хотел. Народу набралось – в избу всем не взойти. Подняли гроб и на руках в церковь отнесли, чтоб он там последнюю обедню отстоял.

Домна Терентьевна до того причитала и заходилась, что совсем сомлела, и Марфуша с Анисьей под руки ее из церкви на паперть вывели.

На кладбище почитай чуть что не все пошли провожать Дорофея Миныча. Козьма Миныч только головой покачивал и кресты клал. Непутевым он брата своего всегда считал, а, гляди-ка, православный народушко как его поминает. И положил он про себя семью братнину успокоить – и Марфу замуж выдать как следует, и Степку в люди вывести, и Домну, хоть и сильно надоедала она ему, а все-таки в чести содержать, покуда Марфа к себе ее не заберет. Убытку большого от того не должно было быть – хлеба у Дорофея полных три амбара осталось.

Как похоронили Дорофея Миныча и поголосили на могиле, Домна Терентьевна поклонилась в пояс провожающим и позвала в свою избу на блины да на кутью.

Поминки вышли на удивленье. Всего было наготовлено много, и столы накрыли для лучших людей в горнице, а для меньших в естовой избе. И вина выставили и браги, как полагается.

Под конец, хоть и жалели Дорофея Миныча, а вино взяло свое: упились гости, расходились, дотемна из-за столов не вставали.

Наконец Козьма Миныч первый встал, поклонился Домне Терентьевне и сказал ей, что поедет домой, а наутро пораньше придет к ней, амбары откроет и по счету хлеб примет, чтоб поскорей торговлю начинать.

За Козьмой Минычем и Татьяной Семеновной и другие почетные гости расходиться стали, а там и остальным зазорно стало сидеть у вдовы, и горница понемногу опустела.

IV

На другое утро, как только отошла обедня, явился Козьма Миныч с Нефедом и позвал Домну Терентьевну и Степу, чтобы при них открывать амбары. Домна Терентьевна отказывалась было, говорила, что во всем полагается на деверя. Как он скажет, так все и будет. Но Козьма Миныч настоял на своем. И Домна Терентьевна и Степан должны знать, какой у них достаток.

Ключи от амбаров Домна Терентьевна нашла в киоте за иконами. И все – Козьма Миныч, Домна Терентьевна, Тихон, Степа и Нефед – пошли вместе в дальний конец двора, за поварню, людскую и естовую избу.

Все три амбара, из толстых сосновых бревен, с тяжелыми, окованными железом дверями, стояли подряд, замыкая двор со стороны Оки.

Козьма Миныч перекрестился, сунул большой ключ в огромный, тяжелый замок первого амбара и с усилием повернул его. Потом велел Тихону вынуть замок из пробоя, отодвинуть тяжелый, чугунный засов и отворить широкую дверь.

Дверь со скрипом распахнулась, пахнуло сухим хлебным духом, и перед столпившейся кучкой людей открылась темная внутренность пустого амбара.

– Где же хлеб-то? – вскрикнул Козьма Миныч. – Или не во