Книга Не суди по оперению - Зои Брисби

так или иначе, она всегда будет с ним. Она бы хотела еще столько всего ему сказать. Сказать ему спасибо. Они так славно повеселились. У них было такое великолепное приключение. Для нее приключения закончились, но ему предстоит открыть для себя еще столько прекрасного. Она оставляла ему в наследство воспоминания. Не бог весть какие, но для него это будет как ларец с драгоценностями. Когда понадобится, он будет открывать в своей голове коробочку с воспоминаниями и выбирать какое-нибудь подходящее к случаю, и ему будет от этого хорошо.

Она должна найти в себе силы сказать ему все это. Максин прижималась к плечу Алекса, но все же с большим трудом выпрямилась. Она подняла голову и встретила его грустный взгляд. Он ничего не сказал. Он все понял.

Она покачнулась и упала замертво.

57

Белое. Вокруг нее все белое. Как в тумане. Тело было тяжелым. Если она в раю, то разве не должна быть легкой, как перышко? Голова болела. Она не ориентировалась во времени. Она вспоминала Леонара в военной форме. Собственные девичьи руки на животе, который все рос и рос. Вспоминала, какая боль была и в теле, и в душе, когда у нее отобрали дочь. Вспоминала своего мужа, необыкновенного человека, который вытащил ее из пропасти, куда она провалилась. Их путешествия. Их планы. Их уютные вечера друг с другом. Вспоминала Алекса, этого милого мальчика, сильно рисковавшего, чтобы ее проводить. Глорию Гейнор. Бернара де ла Вильярдьера и какого-то цыпленка…

Некая женщина вдруг оказалась в поле ее зрения. Может, это ангел? Она была красивая и молодая, лет семидесяти. Глаза у нее были красными и опухли от слез. Почему? Что ей было нужно от Максин?

Все у нее перед глазами расплывалось. Веки отяжелели, и она предпочла их прикрыть.

Но что-то не давало ей покоя. Она знала, что должна куда-то поехать. Но куда? У нее была назначена встреча. Но с кем? Она переживала и боялась. Чего? Если бы она знала, что ее пугает. Загробный мир ее притягивал, так легко было поддаться этому искушению. Дать свече погаснуть. В любом случае, воска почти уже не было, и фитиль сгорел. Хватило бы и легчайшего дуновения ветра… И тем не менее она сопротивлялась, сама не зная почему.

Ее подтачивала какая-то болезнь. В этой трезвой мысли было что-то утешительное. Она осознавала, что должна умереть, так зачем бороться?

В ее сознании всплыла картинка. Муж в инвалидном кресле смотрит пустым взглядом в никуда. Самый сильный человек из всех, кого она знала, в таком жалком состоянии. Он уже был не тем мужчиной, которым она восхищалась, но она по-прежнему его любила. Любить тень человека – это все равно любить его. Картинка исчезла, и она знала, даже не касаясь щек, что по ее лицу текут слезы.

Она вспомнила свой переезд в дом престарелых. Это было ощущение апокалипсиса. Конца света. Конца света для нее. Поначалу она решила умереть и отказывалась есть. Теперь и она смотрела в никуда через окно комнаты. А потом встретила Марти, товарища по проделкам, благодаря которому к ней потихоньку вернулось желание жить.

История Марти была до слез банальна. Он был, что называется, любящим отцом. Занимался воспитанием сына, играл с ним в футбол, помогал делать уроки. Потом взял кредит, чтобы оплатить его учебу, выступил поручителем при покупке его первой квартиры. А потом – тишина. Такова жизнь. Она идет дальше и разлучает тех, кто любят, но не берегут друг друга. Работа, семья, дети. Время от времени дедуле приводят внуков. Это позволяет хоть как-то дышать. Но внуки растут, им надоедает слушать дедушкины анекдоты. А дедушка падает в ду́ше, и его отправляют в дом престарелых.

Максин с Марти вели себя как школьники, разыгрывали других стариков и Дюрефе. Их проделки были безобидными, но служили тем глотком воздуха, который не позволял им задохнуться. Двое приятелей, двое сокамерников, двое революционеров, два не стареющих духом, но немощных телом человека.

Улыбнувшись при мысли о Марти, она ощутила на губах соленый вкус слез. Ей хотелось их вытереть, но у нее не получалось. Тело больше не слушалось. Ее мозг был центром управления полетом без командира корабля. Есть ли кто-то из пилотов в самолете?

Поздно. Слишком поздно. Для чего? Ощущение тревоги сковало ей грудь и не давало дышать. Она смутно почувствовала, как ей накладывают на лицо кислородную маску. Дышать стало легче, но камень по-прежнему давил на грудь. Неприятные мурашки бегали по всему телу. Голова готова была разлететься на куски.

Настало время погасить свет.

Ее ждала полная темнота.

58

У Алекса чуть не выпрыгнуло сердце. Точнее, оно упало. Как будто пролетело через все его тело, чтобы разбиться о землю. Он знал выражение «душа ушла в пятки», но неужели там могло оказаться и сердце?

Он чувствовал в душе пустоту. Но пустоту, странным образом наполненную чем-то. Голова его тоже была словно набита ватой. Однако, объективно говоря, он все сделал правильно. Вызвал «Скорую» по старому мобильнику Максин. Смог объяснить, где они находятся. Когда они приехали в больницу, сказал врачу, что старая дама страдает Альцгеймером…

При всем том у него было ощущение, что он не доглядел. Хорошо знакомое ему ощущение, что он потерпел неудачу, хотя упрекнуть себя было не в чем. Неудача даже в успехе. Кроме того, он был зол на себя. Он, конечно, не должен быть разрешать Максин кататься на машинках и, что еще хуже, на колесе, и тем более есть эту дрянь. Больной Альцгеймером наверняка должен соблюдать особый режим, и ему надо было разузнать какой.

Визит к ясновидящей тоже оказался некстати. Максин вышла от нее неприятно пораженной.

Максин была на грани между жизнью и смертью. И ответственность за это лежала на нем. Ему вообще не надо было ввязываться в эту историю. Когда он увидел ее у дверей дома престарелых, она показалась ему такой беззащитной. А когда она призналась ему в своих планах по поводу эвтаназии, он должен был остановиться, повернуть назад и вернуть ее в дом престарелых. Но он решил, что сможет ее разубедить. Какой же дурак! Как можно было подумать, что ему удастся хоть как-то повлиять на такую женщину, как Максин?! Ей было суждено умереть в брюссельской клинике, а из-за него она потеряла сознание и упала на бетонную скамью при выходе с ярмарки. Она была бы в большей безопасности в какой-нибудь больнице,