Книга Четыре блондинки - Кэндес Бушнелл

В какой-то другой вечер – третий или четвертый вечер на юге Франции – мы с Дайаной Мун, расположившись на заднем сиденье лимузина «мерседес» с кондиционером, под оглушительные синкопы ультрамодной британской группы ползем по переполненным улочкам Канн по направлению к «Отель дю Кап», куда мы приглашены на обед с видными деятелями кино. Дайана без умолку болтает, а я все думаю о том, что, когда мы с Хьюбертом только начали украдкой встречаться, мой телефон поставили на прослушивание.

– Чего никто не понимает, – говорит Дайана, как всегда не обращая внимания ни на кого, кроме себя самой, – я имею в виду кинематограф, так это того, как много здесь приходится работать. Ты моя лучшая подруга, Сесилия, ты знаешь, что я не выпендриваюсь, потому что, видит Бог – уж он-то точно видит, – я всегда хотела быть звездой, и, думаю, я этой чертовой звездой таки стала, но этому нет конца и края. Знаешь, люди должны понять, почему я отрываюсь по полной. Это… как отдых. Это единственный для меня способ расслабиться.

И она жадно пьет шампанское прямо из бутылки. Я хочу попросить ее заткнуться, потому что нервы у меня на пределе и я, наверное, вот-вот заболею или убью кого-нибудь.

– Как тебе Фабьен? – спрашивает Дайана.

– Его так зовут? – удивляюсь я. Выглядываю в окно и вижу полотняный навес над фестивальной площадкой, к которой подползает наш «мерседес».

– Мне кажется, это было восхитительно. Мне всегда хотелось переспать с французом, – признается она. И я не напоминаю ей, что она уже делала это с четырьмя или пятью. Не считая одного в ванной комнате отеля «У Джимми» в Монте-Карло.

Я снова вижу ту маленькую девочку с цветами – она стоит недалеко от машины.

– Может, мне стоит импортировать его в Лос-Анджелес? – спрашивает Дайана с громким смехом, когда девочка легонько постукивает в стекло.

– О Боже мой, – вздыхаю я.

Дайана находит возможным обратить внимание на меня, и я с грустью осознаю, что благодарна ей за это.

– Не могу поверить, что Хьюберт приезжает, – говорит она. – Я же обещала тебе, что мой план сработает. Стоило тебе уехать, и он понял, что он – ноль без палочки, и вот теперь на брюхе приползет обратно. Ты что, не рада?

Она берет мою руку и целует ее; я открываю окно, потому что в машине слишком накурено.

В баре «Отель дю Кап» все то же самое, что прошлым вечером, и позапрошлым вечером, и позапозапрошлым вечером. Все пьют шампанское и малиновые коктейли. Те же двадцатипятилетние женщины, все высокие, привлекательные, в вечерних платьях; половину жизни они проводят в ванной, а в другую половину стараются подцепить какую-нибудь знаменитость. Здесь же плохо одетые перспективные режиссеры из Великобритании. Великолепно одетые администраторы из Германии. Кейт Мосс. Элизабет Херли, которую я ненавижу больше чем кого бы то ни было, потому что она уже «в зубах навязла». Ну и Комсток Диббл, медиа– и кинопродюсер, пяти футов росту. Несмотря на то что ему по меньшей мере сорок пять, он все еще не может избавиться от угрей. Он на балконе протирает лицо салфеткой и кричит официантам, чтобы они сдвинули два стола вместе и переставили от других стулья. Мы с Дайаной уверенно проходим через вестибюль, как всегда это делаем. Мы не кто-нибудь-там, мы навсегда останемся не кем-нибудь-там, и это особенно отчетливо чувствуется в местах, подобных этому.

– Комсток! Caro*! Душка! – кричит Дайана на случай, если кто-то еще не заметил ее появления. Она уже чересчур пьяна и ковыляет в своих черных пляжных сандалиях, вцепившись в плечо какого-то незнакомца, который похлопывает ее по руке и закатывает глаза.

– Привет, Дайана, – говорит Комсток, – ты сегодня в газетах.

– Я всегда в газетах. Если меня нет в газетах, это не мой день.

– Ты тоже в газетах, – говорит Комсток, потея непонятно от чего, ведь воздух удалось охладить почти до двадцати градусов, – но ты, я знаю, этого терпеть не можешь. – Он доверительно тянется ко мне, словно здесь, кроме нас, никого нет. – В этом разница между тобой и Дайаной.

– Да ну? – говорю я, прикуривая, наверное, уже пятидесятую сигарету за день.

За столом оказываются и другие люди, но никого ни с кем не знакомят.

– Говорят, ты здесь без мужа.

– Ему надо работать.

– Тебе бы не помешало найти кого-нибудь. Пока ты здесь. Во Франции. Все так поступают.

– Эй, Комсток, говорят, ты ищешь любовницу! – кричит Дайана. – Говорят, ты перепробовал всех французских актрис моложе двадцати пяти.

– Я провожу кастинг. Что я могу сказать? – отвечает Комсток.

Я кладу на колени салфетку и спрашиваю себя, какого черта я здесь делаю.

Но где же еще мне быть?

– Таннер отбивает у меня девочек, – жалуется Комсток.

Я поднимаю глаза и вижу, что это действительно Таннер Харт, мой Таннер, который на самом деле старше, но благодаря чудесам пластической хирургии почти не отличается от того Таннера, что был включен пять лет назад журналом «Пипл» в число пятидесяти самых красивых людей мира. Он садится, поднимает руки вверх и просит:

– Только не кусайся, детка.

Видно, он говорит это потому, что я смотрю на него, словно бы отупев от алкоголя.

– Попробуй-ка «Беллини»*, – говорит он, пододвигая ко мне бокал.

– Когда фестиваль закончится, Таннер у нас будет на коне. Мы продаем «Одураченных» по всему миру, – сообщает Комсток. – Я подумываю о номинациях. Лучший актер. Лучший фильм.

– Эй, Комсток, – говорит Дайана, – как это ты никогда не пробовал меня?

– Это потому, что ты – фанатка Христа, а я примерный польский мальчик, – отвечает Комсток.

– Я могу наставить тебя на путь истинный, – не унимается Дайана.

– Детка, ты звезда, мы все это знаем, – говорит Комсток, – ведь правда, Таннер?

Но Таннер не слушает его. Он пристально смотрит на меня, и я вспоминаю, почему после того, как мы с ним порвали, я вскарабкалась по пожарной лестнице и вломилась в его квартиру, чтобы только переспать с ним.

Не сводя с меня глаз, Таннер говорит:

– Кстати, никто, случайно, не собирается в Сен-Тропез? После фестиваля?

Сегодня полнолуние, и я оправдываю себя этим, когда притворяюсь, что мне нужно в туалет. На самом же деле я бегу по длинной мраморной лестнице вниз, к ухоженной гравийной дорожке, которая ведет к бассейну. Аманда в то лето, когда умерла, решила податься в киношный бизнес и прилетела сюда с характерным актером средних лет, который отослал ее домой после того, как она провела ночь с молодым перспективным сценаристом. Это так похоже на Аманду – лихо все испортить.

Я сворачиваю налево, в маленький закрытый садик с фонтаном в центре. В фонтане плавают черепахи. Я сажусь на скамейку.