Книга История русской рок-музыки в эпоху потрясений и перемен - Джоанна Стингрей
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава 32
Мелкие людишки
Если Green Day[117] шли по Бульвару разбитых мечтаний[118], то я прокладывала себе путь по Авеню Измождения. Я решила про себя, что не остановлюсь ни перед чем, чтобы опять попасть в Россию. Я позвонила в советское консульство в Сан-Франциско, где со мной говорили любезно и внимательно выслушали, – настолько, что я решилась прыгнуть в самолет и полететь туда только лишь для того, чтобы вновь наткнуться на ту же стену. Я полетела в Лондон, чтобы испытать счастья там. Выстояла огромную очередь в советское посольство, валясь с ног от усталости. В очереди разговорилась со стоявшей впереди меня молодой, ясно мыслящей и хорошо излагающей свои мысли девушкой с яркими, внимательными глазами и длинными каштановыми волосами. Звали ее Кейт Карам, она работала в «Гринпис» и получала визу для открытия представительства «Гринпис» в России. Я всегда с симпатией и интересом относилась к этой организации и с огромным уважением к людям, ведущим мужественную борьбу за будущее планеты. Я рассказала ей о своих проблемах, и мы обменялись номерами телефонов, чтобы поддерживать связь. Это был единственный позитивный результат дня: домой я летела с пустыми руками и абсолютно не выспавшаяся.
– А что вы будете делать, если не сумеете попасть в Россию, а Юрия тоже не выпустят из страны? – спросила меня из Нью-Йорка по спутниковой связи Джейн Поли[119] во время интервью о моем статусе «врага советского государства» для программы Today Show[120].
Вопрос застал меня врасплох. Даже в моменты крайнего отчаяния и гнева я не рассматривала такую возможность и не позволяла этой мысли проникнуть в сознание. Впервые такая перспектива отразилась гулким эхом в той пустоте, что отделяла меня от моего второго дома. Я почувствовала, как меня стала бить дрожь.
– Нет! – громко и твердо ответила я. – Не видеть Юрия и не стать мужем и женой – такого варианта для нас не существует!
Оказывается, и в шести тысячах миль от меня были люди, считавшие так же. Я узнала, что на имя Егора Яковлева, главного редактора газеты «Московские новости», ушло письмо на трех страницах, подписанное всеми музыкантами Ленинградского рок-клуба во главе с его председателем Колей Михайловым. В письме подробно описывалось, что я сделала в России, рассказывалось о возникшей у меня проблеме с визой, и заканчивалось оно такими словами: «Это письмо не жалоба и не просьба. Оно лишь констатация целого ряда фактов и недоумение по их поводу. А может быть и вопрос, отвечать на который рано или поздно придется нам, советским людям».
Это был приятный сюрприз, еще больше укрепивший меня в уверенности, что альтернативы моему возвращению нет. Русские нечасто отваживаются поднять голос против системы, и тот факт, что ребята на это решились, придавал мне силы продолжать борьбу за справедливость. Я была ужасно горда тем, что стала частью этой банды пиратов, и готова была сражаться не на жизнь, а на смерть, чтобы вернуться к ним.
Аллан Аффельдт, прослышав о моих проблемах с визой, отправил мне официальное приглашение как специальному гостю советско-американского Похода за мир, который должен был проходить с 15 июня по 8 июля между Москвой и Ленинградом. Он сказал, что для всех участников похода его организация получает групповую визу, и, быть может, в группе и мне удастся проскочить. Попробовать стоило, но, увы, и этот трюк не сработал.
25 мая наконец-то пришла какая-то корреспонденция из России. Это был телекс Дагу Баттлеману из Yamaha от имени Л. Д. Нечаевой, заведующей отделом культуры Ленинградского областного совета профсоюзов. Я всегда, даже в своем тогдашнем состоянии нервозности, не уставала поражаться множественности пышных титулов, которыми русские сопровождали свои должности. Складывалось ощущение, что при коммунизме власти только и изобретали все новые и новые титулы и звания. В письме госпожа Нечаева сообщала, что они будут рады принять в дар от фирмы Yamaha комплект аппаратуры для рок-клуба, и выразила надежду, что этот дар «будет способствовать дальнейшему развитию и расширению музыкальных и культурных связей между нашими странами». «Наконец-то!» – помню, подумала я. Должна была появиться женщина, чтобы понять и оценить, что именно самое важное во всем этом деле. По крайней мере, один из задуманных проектов сдвинулся с мертвой точки.
Пока у меня была куча свободного времени, я стала писать английские тексты на песни своих друзей и записывать эти песни у себя в «Золотом штате»[121]. Я поняла, что так – если уж мы не можем джемовать, смеяться и петь вместе – я чувствую более тесную связь с ними. Это были великолепные, полные света песни, которые трогали меня при каждом прослушивании. Английские слова просто вдруг возникали у меня в голове: «Пепел» и «Вавилон» Бориса, «Битник» Цоя, «Мое поколение» Кинчева, «Крик в жизни» «Странных Игр». Мне удалось уговорить Джуди отвезти в Ленинград эти записи, что помогало мне по-прежнему чувствовать себя частью их мира. Особенно мне нравился написанный мною английский текст к новой песне Цоя «Перемен», ставшей впоследствии одной из его визитных карточек. По-английски я назвала ее Petty Men («Мелкие людишки»), так, чтобы по размеру название совпадало с русским оригиналом, и в этот текст я вложила все свое возмущение, весь свой гнев по отношению к столь враждебно отнесшимся ко мне русским:
I tell you this tale of a vision I’ve seen
Such a dangerous sight
Frustrated boys, deadly toys playing all night
Cigarettes in their mouth, hats on their heads
Power and greed, blind fear
Left spineless and weak with cement in their tears
Petty Men
Troubled water will fall from your eyes
Ambitious features, bureaucratic teachers, have made petty men
Petty Men
You will fall with your lies
I hang by a thread, vultures over my head
Patiently waiting my fall
While they keep building up their ice cold walls
They should turn back around, stick their heads in the ground
And fade to dust
On borrowed time heartless souls get what’s just
Petty Men
Troubled water will fall from your eyes
Ambitious features, bureaucratic teachers, have made petty
