Книга Васёк Трубачёв и его товарищи. Книга третья - Валентина Александровна Осеева

как всё было?

— Ещё бы! — вырываясь от него, крикнул Белкин. — Мы начали говорить, девочки плакали…

— Сергей Николаевич сказал тогда, чтобы мы не вмешивались в дела взрослых… — всхлипнув, пробормотала Надя.

— Как же так? Ведь он достал машину, всех посадил. Я сам слышал, как он просил Митю ехать вперёд. Он хотел как лучше сделать, за что же они его обвиняли? — с горящими щеками спрашивала Лида.

— Ой, как обидно ему!.. — прошептала Нюра.

Мазин молчал, тяжело дыша и с ненавистью глядя в лицо Белкина, как будто Лёня, передавая такое известие, был тоже в чём-то виноват.

— В чём они его обвиняли? — строго спросил Одинцов.

— Ну, вообще… Зачем он на пасеку поехал, зачем своего отца повёз…

— Он поехал на пасеку за Матвеичем, мы на сборе его об этом просили!

— Значит, он не мог заодно отвезти своего отца, да? А нас учат, чтобы мы вообще к старикам чутко относились, а ему нельзя, да? — наступая на Лёню, кричала Нюра. — И ещё говорили, что оставил нас с Митей одних! А мы всю жизнь в лагерях ходили в поход с одним вожатым и ночевали в лесу, без всяких учителей!

— Да я им всё говорил! — оправдывался Лёня. — Мы когда на вокзал приехали в Жуковку, сколько там народу было! Сергей Николаевич с начальником станции договорился, чтобы как только вы с Митей приедете, он всех посадил в вагоны. Кто знал, что в ту же ночь фашисты разобьют вокзал!

— А кто знал вообще, что будет война? — складывая на груди руки, прошептала Лида. — Кто знал?

— Сергей Николаевич почти всех ребят взял. Что он мог ещё сделать? — гневно бросил в лицо Белкину Одинцов.

Лёня, притиснутый к стене, со слезами закричал:

— Да что вы всё мне это говорите? На меня напали! Будто я в чём виноват! А я, так же как вы, защищал Сергея Николаевича, мы все защищали, пока он сам не приказал нам молчать…

Ребята опомнились.

— Оставьте его, что вы, на самом деле! — вступилась Лида.

Ребята бросились к Белкину. Тот тихо плакал, прижавшись к стене.

— Лёня, мы не на тебя — мы просто не можем этого перенести! Лёня, не плачь! — утешали его товарищи.

— Я и тогда плакал, когда сказали, что он вас оставил… А вы на меня напали… — рыдал Лёня.

— Нехорошо, правда, ребята, с вашей стороны… — расплакалась и Надя Глушкова.

Васёк, оскорблённый до глубины души за любимого учителя, думая о чём-то своём, медленно сказал:

— Он всегда был с нами, он нигде и никогда не оставлял нас… Он был у меня перед глазами в лесу в ту ночь, когда мы не знали, куда идти… Мы всегда крепились, потому что помнили его… — Он глубоко вздохнул и поглядел на ребят. Горькая улыбка тронула его губы. — И теперь мы будем его ещё больше любить… Ребята знают правду о своём учителе…

Все замолчали. С фотографии как живой смотрел Сергей Николаевич.

— Как несправедливо нападают люди! Даже не подумают хорошенько, не поставят себя на место другого, — с грустью сказал Сева.

Мазин вдруг сорвался с места:

— Эх, Сашка, а ты ещё собираешься быть учителем! Да ведь учителя все прямо на части рвут! Чего сами не могут, так от учителя требуют. И чуть что — он же виноват во всём. Если бы Сергей Николаевич Митю послал с ребятами, а сам остался, сказали бы, что он весь класс на вожатого свалил, а сам выбрал только семь человек крепких ребят… Мало ли чего нашлось бы сказать! Нет, Сашка, ребята лучше всех понимают своего учителя. Вот в прошлом году был у нас сбор, так я его до сих пор помню. И то слово, что дал Сергею Николаевичу, сдержу. Я ещё докажу ему, какой я товарищ! — возбуждённо закончил Мазин.

— Ты уже доказал, Мазин!.. Ты сдержал слово, Коля! — горячо заговорили вокруг.

— И ещё докажу! Я не на один раз слово давал — я теперь всю жизнь с этим словом буду жить!

Мазин стукнул кулаком по столу и замолчал.

В комнате стало тихо.

Потом Саша сказал:

— Я, конечно, всё равно буду учителем. Я не испугаюсь никаких трудностей. Если только ребята меня будут любить… Как вы думаете, будут?

Товарищи посмотрели на Булгакова внимательными, как бы проверяющими глазами. Под этими взглядами Саша выпрямился, машинально пригладил на своей круглой голове отросшие волосы и шире раскрыл серьёзные чёрные глаза. Будут или не будут его любить будущие ученики — для Саши был вопрос жизни.

— Будут! — сказал наконец Одинцов.

— Будут, будут! — уверенно повторили за ним товарищи.

— Только ты держись с ними строго, как Сергей Николаевич. Не распускай, понятно? И если уж сказал нужное слово, то так, чтобы оно навеки запомнилось. Ну, а если пошутил или улыбнулся, так тоже чтоб у всех рот до ушей, понятно? — советовал товарищу Мазин, как будто Саша Булгаков был уже учителем и сейчас ему предстояло впервые отправиться в класс к своим ученикам. — Добряков не любят, понятно?

— А разве я добряк! — испугался Саша.

— Ты, конечно, добрый, но не добряк, — успокоили его товарищи.

— И потом, ты сейчас упрямый, а когда постепенно воспитаешься, у тебя упрямство перейдёт в настойчивость, — объяснил Малютин.

— Одним словом, ты старайся во всём походить на Сергея Николаевича, — с глубоким убеждением добавил Васёк.

* * *

Домой Васёк шёл с Витей. Матрос давно искал случая поговорить с Трубачёвым наедине, но Васёк был очень занят и только изредка бегло спрашивал: «Нет писем от брата?»

Писем не было.

Мечта, связавшая когда-то двух товарищей светлой тайной, продолжала жить в душе каждого, но говорить о ней в горячей спешке работы не хотелось. Сейчас тоже было не до того.

И всё-таки, когда Витя вдруг спросил: «Ты не передумал, Трубачёв?» — Васёк хорошо понял, о чём он говорит, и, улыбнувшись, ответил:

— Нет, конечно. Я только не говорю об этом и даже думать мне некогда, а когда закрою глаза, так и вижу море. И нас с тобою на корабле. Может, ещё кто-нибудь из наших пойдёт в моряки? Только они ещё ничего не знают и моря никогда не видели.