Книга Жизнь Константина Германика, трибуна Галльского легиона - Никита Василенко

больше уплата за мужчину, оставленного в тылу. Откупиться от «смертного сбора» будет тяжелее, чем обычно. А мужчины Доброгасту нужны для защиты от набегов сарматских кочевников и готов, которые повадились отряжать в степь хорошо вооруженные конные отряды. Вроде тех, что ведет знакомый тебе Атаульф.

Против большого войска Доброгаст, разумеется, не выстоит, но хорошо вооруженные мужчины и подростки из Торговища, поднявшись на валы, вполне могут отбить атаку сотни варваров. Да и не полезут те на заостренные колья, поищут в окрестностях добычу доступнее. Ну, положим, спалят пригороды, перережут глотки тугодумам, не успевшим скрыться в земляной крепости, но это для владыки здешних мест потеря восполняемая. Есть золото, значит, прикупит и девок-кобылиц, и парней-жеребцов.

– А при чем здесь Маломуж? – не понял Константин Германик. – Что за мистерия?

Речной волк с острова на озере Нобель озадаченно посмотрел на своего командира:

– Трибун, прости, не понял тебя. Мистерия – это кто: баба какая-то особая?

– Таинство в Греции, – вздохнул тот. – Просто я должен знать, зачем Маломужа прятать. Кстати, заодно спроси, где этот слон желает укрыться, его издали на реке заметно. Лодии еще не видно, а Маломуж – тут как тут!

Лют-Василиус засмеялся и перевел. Маломуж снова разразился вдохновенной и продолжительной речью.

Трибун не выдержал и бросил Люту:

– Уйми этого варварского Демосфена! Что он предлагает в конце концов?

– Маломуж считает, что когда его увидит Доброгаст, то примет за осведомителя князя Божа, – сообщил Лют. – Осведомитель должен сосчитать число мужчин и доложить самому Божу. На этом основании верховный ант примет решение о величине дани, которой Доброгаст традиционно откупается от мобилизации. Естественно, местный царек количество своих мужчин держит в тайне, по словам Маломужа, даже позволяет им временно схорониться в лесу, пока у него посланники от Божа.

– Как только увидим это Торговище, высадим наших антов Маломужа и Шемяку на правый берег. Пусть стороной обойдут городище, пригороды и ждут нас выше по Гипанису приблизительно через день, – распорядился Константин Германик.

Лют-Василиус перевел, затем посмотрел на римлянина и взмолился:

– Командир, только не смейся! Но что значит «варварский Демосфен»? Быстрый лучник? Меткий пращник?

– Демосфен? Болтун греческий, – по-воински прямо просветил своего солдата офицер.

Ровно через два дня, завидев вдалеке антское городище, Константин Германик распорядился причалить к пологому правому берегу. Едва Маломуж и Шемяка, перевалившись через борт, ухнули в прозрачную голубую воду, он вдруг вспомнил, что до того хотел разузнать у проводника. Поспешно обратился к Люту-Василиусу:

– Почему вода стала такой голубой? Спроси у анта, а то подстрелят готы нашего слона, а я так правды и не узнаю.

Лют что-то прокричал в спину бредущему по мелководью Маломужу. Тот обернулся и неожиданно ответил односложно.

– Он не знает, – так же коротко сообщил Лют-Василиус.

Отчалили. Медленно пошли вверх по течению, ожидая, пока скроются из глаз Маломуж и Шемяка. Местность сильно изменилась. Вместо высоких горных вершин, напоминавших невиданные по высоте крепостные стены, глазам путников предстали достаточно гармоничные пологие кручи, плавно переходившие в балки, сплошь заросшие лиственными деревьями. Из глубоких балок вытекали ручьи с прозрачной и сладкой водой. Вдали открывалась степь с высокими курганами, под которыми спали воины безвестных племен. В небе над курганами парили орлы, казалось, в них вселились души храбрецов.

Когда приближались к берегу, слышали тихий шорох золотистого прошлогоднего камыша и мелодичную песню жаворонков, беззаботно воспевавших любовь и мир.

Появились первые землянки, возле которых зеленели аккуратные лужайки молодого жита; виднелись фигурки селян, преимущественно женщин в длинных льняных сорочках. Завидев лодию, они низко кланялись.

– Еще бы, – заметил Лют-Василиус. – Наше золото – спасение их мужей.

Трибун, стоявший в парадном облачении на носу лодии, на реплику бойца не отреагировал. Каждому – свое. Одни рожают детей для пиратства, другие – для работы в поле.

Германика что-то волновало, он не мог определить, что именно. Наверное, все-таки природа этого края. До этого: в Африке, Азии, недавно в Ольвии, окружавшую действительность он воспринимал с точки зрения военного: где устроить засаду, каким путем уйти от погони, как лучше закрепиться на высоте, обеспечив возможности для отступления или контратаки.

Местная земля умиротворяла, заставляла мыслить иными понятиями. Над раскидистой шелковицей гудели громадные шмели; на стеблях сочной травы качались и беззаботно трещали серые, зеленые, рыжие кузнечики. По узким лисьим тропам с пронзительным кряканьем сбегали к реке напиться воды серые птички.

Куда делись мстительные готы? Где плывут жадные до крови анты? Какие новые козни задумали чиновники Империи?!

Обо всем этом не думалось на этих землях, словно на островах забвения, куда нелегкая занесла легендарного Одиссея со своими спутниками.

Впрочем, трибуна Галльского легиона, позволившего себе на мгновение расслабиться, вернул к реальности скептический возглас Люта-Василиуса, осторожно направлявшего судно к большому деревянному причалу. «Гляди, трибун, кажется, они уплату уже с берега требуют. Может, не сходить вовсе?!»

Константин Германик с трудом разглядел, что возле причала в окружении двух десятков хорошо вооруженных солдат стоит невысокий полный мужчина. Подплыли ближе. На вид показалось, что незнакомцу лет около пятидесяти. Его густые черные волосы, щедро тронутые серебром седины, стянуты на голове массивным золотым обручем. Тройной обруч на шее, хватало золота и на сильных руках. Окладистая борода. Нос, напоминающий огурец, индийский овощ. Глаза хитро прищурены, взгляд купеческий, оценивающий. Такой был у покойника Аммония. Наверное, от постоянного прищура много морщинок в уголках глаз, на лбу. Но в целом кожа лица нежно-розовая, как у младенца, которого заботливая мать оберегает от солнечных лучей.

«Видать, старик нежно любит не только свои денежки, но и себя самого, из-за стен выходит редко», – со свойственной ему проницательностью мысленно отметил Константин Германик.

Впрочем, если не считать чисто кельтской манеры: где только можно цеплять на себя золотые побрякушки, словно священное дерево обряжая, встречавший путников мужчина выглядел как богатый столичный вельможа. Это подтверждал и его наряд. Шелковый хитон, штаны из тонкой шерсти, высокие сапоги с загнутыми по последней моде носками. Единственное, что выпадало из общего ряда: шапка, которую незнакомец держал в руке, торжественно и с достоинством, точь-в-точь как трибун свой шлем. Впрочем, шапка, судя по всему, стоила не меньше шлема, коль была оторочена шкуркой горностая изумительной невиданной белизны.

– Этот провинциальных комедиант играет роль царя царей Ксеркса, – за спиной Германика взволнованно пробормотал Эллий Аттик. – Желает поразить тебя внешним блеском. Командир, позволь мне на время стать твоим управляющим: скаредным и жадным, как купцы в комедиях Плавта. Ты ведь торговаться не умеешь, верно?

Трибун облегченно вздохнул. Торговаться он не умел, зато сатирические пьесы римского комедианта Плавта смотреть любил и с удовольствием