Книга Граненое время - Борис Сергеевич Бурлак

прозрение бедной героини, достойной лучшей участи. Какой надоевший урок любви! Варвара позевывала от скуки. Студент взял было Ритину руку, но она поспешно отодвинулась еще дальше.

— Разрешите, я провожу вас, девочки, — сказал он после сеанса и подхватил их под руки.

— Дудки! — отстранилась Варя. — Мы замужние.

Когда они отошли от него на приличное расстояние, Маргарита вспомнила:

— А деньги? Ты отдала деньги за билеты?

— Не беспокойся, отдам завтра.

— Только обязательно. Ах, как некрасиво получилось!

— Да будет тебе. Привыкай ходить в кино за счет ухажеров.

— Глупости! Придумаешь тоже.

Варя засмеялась, обняла ее, и так, в обнимку, они дошли до синевского коттеджа.

— Знаешь, почему не понравился мне этот студентик? — спросила Варвара, остановившись у крыльца. — Вовсе не потому, что он дотронулся до твоей руки. Я мямлей не терплю. Но ты обратила внимание на его фразу: «Ему просто повезло»? Это он сказал о первом космонавте. Терпеть не могу обывателей. Все они лотошники (от слова «лото»). Сами ни на что не способны, а еще пытаются объяснять такие подвиги везением. До чего же это мелкое чувство — зависть.

— А кто-то из писателей сказал, что завидовать таланту не грех. Не помню кто.

— Таланту? Может быть.

— Выходит, что зависть бывает благородной.

— Человек должен гордиться другим человеком. Это главное.

— Я, Варя, согласна с тобой. Но и ты согласись, что в стремлении сделать то же, что сделано талантом или героем, есть доля зависти.

— Тогда это уже другая, новая зависть.

— Ты готова переименовать все вечные чувства.

— За исключением любви. Любовь не трону!..

Как две былинки под слабым полуночным ветерком, они склонялись друг к другу, тихо перешептывались, если кто-нибудь проходил мимо них, и снова выпрямлялись, стояли на своем, жарко споря и философствуя. А над ними, этими былинками, дремала звездная тайга, рассеченная широкой просекой Млечного Пути. Справа и слева от него мерцали на опушке кустики знакомого небесного подлеска, в глубине возвышались кроны неведомых галактик.

На крыльцо вышла Ольга Яновна, не замеченная ни дочерью, ни ее подругой. Она послушала их немного и сказала мягко:

— Ну о чем вы здесь все рассуждаете?

— Добрый вечер, Ольга Яновна! — немедленно отозвалась Варвара.

— Уже ночь, а не вечер. Что смотрели сегодня?

— Космическую быль и небылицу о любви, сказочно хороший, но коротенький журнал и длинную картину-сплетню о неустроенной семейной жизни, — с готовностью принялась рассказывать Варя. Но остановилась. — Вы чем-то огорчены? Что с вами? — она близко заглянула в лицо Ольги Яновны.

— Что случилось, мама? — спросила и Рита, не раз убеждавшаяся в том, как Варя умеет по чуть заметной перемене в голосе улавливать настроение кого угодно.

— Ничего не случилось, девочки. Пора спать.

Варя пожелала спокойной ночи и распахнула калитку в соседний дворик. К ногам ее словно кто кинул белый мяч — она едва не споткнулась, выругав недремлющего пуделя.

— Идем, Рита, что же ты стоишь? — сказала Ольга Яновна.

— Отец дома?

— Да, — коротко ответила она, пропуская дочь на застекленную веранду.

«Странно. Мама действительно расстроена», — подумала Рита, входя несмело, как провинившаяся, в ярко освещенный дом.

Откуда Рите было знать, что между матерью и отцом состоялся наконец тот разговор, который Василий Александрович все откладывал до поры до времени, не решаясь потревожить чужое счастье. Нет, верно, правду не спишешь за давностью лет, правда рано или поздно восторжествует, хотя на позднем торжестве ее и льются самые горькие вдовьи слезы.

А Варя, как обычно, влетела в комнату и, увидев Алексея Викторовича, подбежала к нему.

— Дядюшка, милый, когда же вы вернулись с этого «Асбестстроя»?! Меня здесь без вас все, все притесняют! И тетя Маша, и Надька, и... Но, дудки, я, разумеется, не поддаюсь!

— Ворвалась метеором, — недовольно заметила Мария Анисимовна.

— О-о, дорогая тетушка, и вы заговорили на космическом языке? Браво, браво!

— Перестань паясничать, — сказала Надежда.

— Да что с вами? Что вы такие кислые? Как сговорились. Ольга Яновна тоже...

— Ты была у них? — спросила Мария Анисимовна, переглянувшись с мужем.

— Была не была, а знаю.

— ...Одним словом, и Федор поддался этим настроениям? — обратился Алексей Викторович к Наде. — Не ожидал я от него. Ну-ка, расскажи.

Поняв, что она оборвала их разговор на полуслове, Варя немедленно перевоплотилась из суетливой, взбалмошной девчонки в степенную молодую женщину, которая с уважением к старшим заинтересованно слушает деловые речи. Надя рассказывала, как в трест явился встревоженный Герасимов, как ей пришлось долго убеждать его, что бывает дым и без огня. Варе не терпелось вставить острое словцо насчет истинной причины этой тревоги Федора Герасимова, или насчет дыма, который пускает ему в глаза сама Надежда Николаевна. Но обстановка для шуточек была явно не подходящая: ее добрый дядюшка, никого не замечая, быстро, легко ходил по комнате (он легко ходит, когда расстроен). Быть не может, чтобы он придавал значение всяким сплетням. Здесь что-то совсем другое.

Откуда Варе было знать, что между ним и Василием Александровичем Синевым произошел сегодня такой крупный разговор, что он до сих пор не может успокоиться.

А все началось с того, что Синев опять упрекнул его в непротивлении злу. Да неужели он, Братчиков, действительно из тех, которые готовы и партбилет променять на пенсионную книжку? Дались же Синеву эти пенсии! Целое поколение ушло из жизни, не получив ни одного рубля за прошлые заслуги. Работали до последнего, не признавая ни старости, ни старческих недугов; и провожали их не шопеновской рыдающей музыкой, а сурово-скорбным, баррикадным маршем «Вы жертвою пали». Именно падали они, как со всего размаха падают на поле боя.

Так что напрасно ты, Василий, упрекаешь своего комбата в пристрастии к собесу. Какой ты кипяток! В хозяйственных делах полезешь напролом — и наверняка проиграешь дело. В одном ты прав: теперь другие времена. Теперь уж никакие зареченцевы не могут, как бывало, послать человека за Полярный круг полюбоваться северным сиянием, — единоличной власти их навсегда лишили. Ну, а если свет этих погасших звезд все еще вводит в заблуждение кое-кого, так это пройдет со временем.

Чем дольше он рассуждал о жизни, о себе, тем яснее понимал, что просто-напросто оправдывается перед самим собой. В конце концов он вынужден был признаться, что Синев последовательнее его. Не будучи строителем, ввязался в схватку с самим Зареченцевым. А вот он, техник-строитель Братчиков, привык стоять по команде «смирно» перед былыми авторитетами, возведенными в ранг божков индустриализации. Выходит, что Василий настоящий атеист, свободный от предрассудков культа, ты же, Алексей, так и остался суеверным. Эх, техник-строитель, техник-строитель, неужели и тебя укатали крутые горки пятилеток? Крепись, не сдавайся на милость богатого собеса...

Утром, едва