Книга Полынь-трава - Александр Васильевич Кикнадзе

давая понять, что до официального открытия заседания есть еще время и каждый из пришедших может использовать его по-своему. В разных концах зала возникали беседы, которые, как хорошо знал Алпатов, пресекутся ровно в восемнадцать ноль-ноль.

Шевцов неловко складывал из спичек пирамиду своими, уже тронутыми подагрой, пальцами. Она то и дело осыпалась, Шевцов упрямо складывал снова. На его лице была написана скорбь, которая все чаще и чаще стала посещать Шевцова в связи с запоями. Могучей комплекцией, мясистым лицом, украшенным ежиком седеющих пепельных волос, он напоминал сейчас циркового борца, все мысли которого заняты предстоящим поединком. Он старался казаться гораздо значительнее, чем о нем думают, и изображал некую загадочную фигуру, которая еще покажет себя... он просто не понимал, считал нелепым то сострадание, которое время от времени читал в глазах окружающих.

В центре ему доверяли все меньше, он постепенно отодвигался на второстепенные роли. Не желая с этим мириться, Шевцов делал беспомощные попытки где можно и где нельзя напоминать о себе.

Через два стула от Шевцова сидел Николай Болдин. Чуть дальше — Томас Шмидт, перебирая массивные янтарные четки и время от времени отвечая на вопросы Слепокурова. С некоторых пор оба начали увлекаться скачками. Шмидт в первый же день выиграл на тотализаторе крупную сумму, подтвердив старый закон: новичку на ипподроме везет. Однако в следующую же неделю спустил весь выигрыш. Слепокуров играл не столь азартно. Будучи степенным, рисковал редко. Ставил на известных лошадей. Выигрывал понемногу, но все же выигрывал.

— Не понимаю, почему вы изменили себе вчера, не поставили на Ласку и Удода — двух явных фаворитов?

— Именно потому и не поставил,— отвечал Слепокуров.— Когда их выставляют в одном забеге, держи ухо востро. Обязательно сыщется темная лошадка.

— И ею оказалась Ласточка. Я поставил на нее, но только в ординаре. Надо было рискнуть на Ласточку против Ласки.

— Мне тоже не понравилась Ласка на кругу... Кажется, нас сегодня что-то ждет?

— Кажется.

Ровно в восемнадцать разговоры умолкли как по команде. Алпатов поднялся, поправил френч, откашлялся и недоуменно посмотрел на Шевцова, продолжавшего выстраивать спичечные небоскребы. Тот перехватил взгляд, стушевался. Мясистой ладонью смел спички и, не складывая их в коробок, чтобы не отвлекать и не задерживать председателя, опустил в карман.

— Господа, позвольте открыть заседание,— произнес Алпатов, по привычке смахивая воображаемые пылинки со стола и оглядывая пасмурным взором сидевших.— Сегодняшнее наше заседание не будет обычным.

Аудитория подобралась, на лицах отразилось настороженное любопытство.

— Прошу с доверием отнестись к моим словам, вынуть оружие и положить его вон туда,— Алпатов указал жестом на круглый стол, стоявший у стены.— Для чего это надо сделать всем без исключения, я скажу ровно через три минуты,— С этими словами Алпатов вынул из заднего кармана браунинг. Оружие оказалось еще у четверых из семнадцати.

Когда все вернулись на свои места, Алпатов спросил:

— Никто не забыл сделать то, о чем я попросил? — И, обратившись к Завалкову, сказал: — Отнесите, пожалуйста, эти игрушки, Захар Зиновьевич.

Когда Завалков вернулся, Алпатов продолжил свою речь:

— То, о чем я сообщу вам, очень серьезно, потому нам надо быть абсолютно убежденными в том, что среди нас не оказалось ни одного вооруженного человека. Для этого я прошу вас, Завалков, и вас, Фалалеев, сделать обыск. Да-да, обыск. И начать с меня.— Алпатов полуобернулся к Завалкову, поднял руки, как поднимает сдающийся в плен. Тот привычным жестом провел ладонями по бокам, похлопал по груди, по спине.

— Что же это за шутки за такие происходят, что за загадки нам задают? Вы что-нибудь понимаете? Я лично ничего не понимаю,— прошептал Шмидту Слепокуров.— Вроде бы вместе работаем, а будем заглядывать друг другу не только в душу, но и в карманы. Что-то не то.

— Вам же обещали, скоро узнаете.— С этими словами Шмидт поднял руки, как бы привлекая к себе внимание Завалкова.

— Это тоже туда? — спросил тот, извлекая из кармана Шмидта маленький ножик в кожаном футляре.

— Тоже... Все, что режет, колет и стреляет,— распорядился Алпатов.

— Все в порядке, прошу занять места,— как бы через силу проговорил Алпатов. И через минуту огорошил присутствующих: — Дело в том, господа... что среди нас находится советский шпион.

Забегали семнадцать пар глаз от лица к лицу.

— Нам следует плотно закрыть окна и двери, чтобы тот, кому захочется покинуть зал, не мог бы этого сделать,— произнес Шевцов.

Завалков подковылял к окну, проверил запоры:

— Порядок.

— Насколько точны ваши сведения? — спросил Слепокуров.— Не совершаем ли мы опрометчивого шага? Не идем ли на поводу у недругов — они бы многого не пожалели, чтобы мы перессорились.

— Насколько точны сведения, вы сейчас убедитесь,— отвечал Алпатов.— Мистеру Рендалу и его коллегам удалось выяснить пути проникновения информации о деятельности нашего центра за железный занавес. И они сделали то, что мы вряд ли когда-нибудь смогли бы сделать своими силами. Да, чтобы не забыть. Я обязан известить вас о том, что все лодки, стоявшие у причала,— Алпатов оттянул рукав пиджака, посмотрел на часы,— только что отведены с острова. Поэтому попытки к бегству исключаются. А теперь прошу вас, Николай Павлович.

Болдин слегка поклонился, и, когда встретился взглядом с Томасом Шмидтом, улыбка удовлетворения отразилась на его лице. Тот, кто сумел бы перехватить этот взгляд, без труда мог догадаться, ради кого и ради чего собрано это заседание.

— Я многое бы дал за то, чтобы избавить себя от необходимости говорить то, что вынужден сказать. Но дело в том, что здесь, в этой комнате, действительно находится красный.

Болдин умолк и обвел тяжелым взглядом сидевших за столом, словно ожидая, кто первым отведет взор, выдаст себя невольным выкриком возмущения, но все продолжали сидеть чинно, как люди, умевшие владеть собой, немало повидавшие в этой жизни.

Песковский почувствовал, как прилила кровь к вискам и покрылись потом ладони. Разучился владеть собой? Он думал, что жизнь подготовила его и к таким неожиданностям. Жизнь в чужом лагере, все более укреплявшаяся привычка естественно, непринужденно вести игру, изображать радость и печали, привычка взвешивать каждое слово и каждый поступок... вся жизнь, только и формирующая — лучше всяких школ — истинного разведчика, приучила его быть в состоянии постоянной готовности... Что же сегодня? Как повести себя? Он обязан сделать вид, что ничего не произошло, что все это его не. касается, хладнокровно, чтобы не пресеклось дыхание, сказать, что произошла ошибка,