Книга У «Волчьего логова» - Петр Трофимович Кугай

не имела ни одной прямой улицы. Тут с незапамятных времен на непригодной болотной почве, перед которой даже лес отступал, селились беглецы от панов и другие «вольные люди».

Петру, чтобы согреться хотя бы воспоминаниями, вдруг захотелось представить себе Павловку осени 1940 года. Тогда они с Петром Волынцом каждую субботу приходили домой из Винницы, где учились в пединституте. Они шли закрученными улицами, под отяжелевшими от плодов яблонями, раскланивались у каждого двора с односельчанами, а за их спиной пожилые люди говорили с уважением: «Студенты… Учителями будут».

Петро чувствовал, что без Павловки он ничто. И хоть она поругана, хоть в ней недостает большей половины жителей, она остается его главным рубежом на войне. И даже если бы от нее осталась только обгоревшая земля, отвоеванная людьми у болота, он пришел бы сюда, несмотря на все опасности, чтобы набраться сил. Отсюда для него начиналась Родина. И если бы путь к ней лежал вокруг света, он, не задумываясь, пустился бы в дорогу, презрев любые опасности. Все эти трудные месяцы, когда он жил в лесу, воевал, хоронил друзей, погибших в боях, он всегда ощущал себя частичкой этой Павловки. Она жила в нем, была тем источником, который давал силы.

Задумавшись, Петро не заметил, как въехал в чей-то сад, мокрые ветви коснулись его лица, зашуршали по одежде. Узнав одну из крайних хат, повернул коня, чтобы проехать полями.

Он въехал во двор. Настежь раскрытые двери хлева печально смотрели на разгороженный палисадник. Хата облупилась, куски глины размокали под стенами, и обнаженные дранки были похожи на пожелтевшие ребра. Подъехав под соломенную стреху, нагнулся и постучал в окно. С коня не слезал. Так и держал в левой руке мокрые поводья, а в правой парабеллум.

С непокрытой головой, накинув на плечи кожух, выбежала мать. Конь под ним, перебирая ногами, попятился. Мать дрожащими руками схватилась за стремя, припала грудью к сапогу. Отпустив повод, Петро левой рукой погладил ее заскорузлые руки.

— Сыночек, милый… Живой!

— Живой, мамо.

Падал и падал тяжелый снег, садился на небольшой узелок маминых кос. Конь, сторожко подняв уши, замер.

— Ну, я поеду, мамо.

— Как? Уже? — Она встрепенулась и тут же сникла.

Знала, что нельзя задерживать его, что каждая секунда промедления несет смерть ему, ей и Оле, которая, завернувшись в лохмотья, спит сейчас на холодной печи в насквозь продуваемой хате.

— Петя… я мигом. Лепешки у нас есть, вишни сухие.

И побежала в хату. Через минуту выскочила с узелком, протянула ему… Перехватив ее руку, нагнулся, поцеловал в жесткую ладонь и тронул коня.

А вскоре павловцев выселили из родных хат.

…Вначале баба Югина подумала, что это ей почудилось. Уже третий день она лежала больная на холодной печи. Оля, как могла, ухаживала за нею. После смерти деда Трофима старшая дочь забрала своих детей, и в хате, кроме них с Олей, жила только двухлетняя дочь старшего сына Ивана Лада, которую оставила ее невестка во время эвакуации.

Но нет, не почудилось. Донеслись выстрелы, женский крик.

— Мамо, мамо! Это к нам стучат, — крикнула испуганно Оля.

— Сейчас открою, — отозвалась мать.

Оля начала слезать с печи, а за дверью ругались и кричали, чтобы поторапливались. Баба Югина по голосу узнала полицая. Едва переставляя ноги, вышла в сени, отодвинула засов, и в хату ввалились трое: два фашиста и с ними полицай.

— Вот так, — сказал он, — пять минут вам на сборы. Население Павловки, которое опозорило себя связями с партизанами, выселяется. Немцы хотели всех вас пострелять. Но вам дарят жизнь для того, чтобы по всем дорогам рассказывали, какая кара постигнет каждое село, если оно станет поддерживать связь с бандитами. А ну, вон из хаты!

Баба Югина растерялась. Она и представить себе не могла, что ее выгонят из родной хаты. Дрожащими руками схватила малую внучку и чуть не упала — еще была очень слабая. Оля забрала у нее девочку и вышла первой. Взяв со стола какой-то узелок, за нею вышла и мать.

А на улице в окружении фашистов стояла толпа павловцев, человек триста. Ветер бросал холодные капли мелкого дождя. Плакали детишки, стонали, не в силах утешить их, женщины. Иногда то в одном, то в другом конце села гремели выстрелы. Там тоже собирали людей в колонны.

Потом всех погнали, как скот. Старую Югину кто-то поддерживал за руку, ребенка у Оли тоже забрали, чтобы она могла помочь больной матери. На повороте толпа остановилась. Там сходились огороды нескольких усадеб, а возле мостика через канаву, которая весной заполнялась водой, стояла на отшибе хата.

Неожиданно все присмирели. Стало тихо. Зачем их остановили? Но вот во тьме послышался голос полицая:

— Они не хотят выходить из хаты, пан офицер.

— Стрелять, — не задумываясь, ответил тот.

Потом что-то сказал своим солдатам, и те пошли во двор. Послышались две короткие автоматные очереди, и в ту же минуту слепящее белое пламя метнулось по стене, ударилось в соломенную крышу и разбежалось с шумом по ней… Облитая бензином хата полыхала и под осенним дождем.

На околице их колонна слилась с другой, еще большей. То тут, то там горели усадьбы, освещая черные лица, грязные лохмотья, которые успели натянуть на себя люди, отблески играли на оружии в руках фашистов. Пламя пожаров отражалось зелеными огоньками в глазах холеных овчарок.

Какой-то старик, упав посреди дороги вниз лицом, не мог встать. Тогда гитлеровцы спустили овчарку. Одним большим прыжком она кинулась на лежащего и схватила зубами за шею. Толпа, ахнув, замерла. Одну-две секунды человек бился, как рыба на берегу, а потом вытянулся, замер и остался черным бугорком на дороге.

Немцы с собаками и полицаи сопровождали толпу километров пять. Потом всех остановили, и переводчик сказал:

— Идите куда глаза глядят. Знайте, вам запрещено возвращаться. Каждый, кто подойдет ближе чем на пять километров к Калиновке, Павловке, Стрижавке, Коло-Михайловке, Гущинцам… — он перечислил десятка три сел, — будет расстрелян без предупреждения, а все его родственники будут считаться бандитами.

КТО ЕСТЬ КТО?

Массовое выселение людей в зоне «Вервольфа» приобретало катастрофические размеры. Лесными дорогами от села к селу брели толпами полураздетые, голодные, изможденные люди. Подготовленное партизанской пропагандой население более отдаленных сел давало пристанище жертвам фашистского террора. Каждый день в партизанские отряды вливалось пополнение.

В связи с тем, что партизанское соединение росло, появилась необходимость создать особый отдел, который занимался бы проверкой вновь прибывших. Возглавил его командир Красной Армии, бывший работник военной прокуратуры Анатолий Кучерявенко. Это был принципиальный, умный, интеллигентный человек. Он пришел в отряд после разгрома