Книга Тело Папы - Агостино Паравичини - Бальяни

О какой наготе идет речь? Что значит «почти голый», когда Яков Витрийский описывает, как бросили тело Иннокентия III? Следует ли понимать это выражение в связи с прахом папы буквально? Здесь нужна осторожность, потому что средневековая терминология могла подразумевать под «наготой» прозрачность и белизну, поэтому «почти голый» могло означать не буквальную наготу, а то, что тело папы осталось в белом стихаре[547]. Очевидно, что суровые слова Якова контрастируют с авторитетом понтифика, которого английский хронист Мэтью Пэрис готов был назвать «чудом света», stupor mundi, а современные историки называют «самым могущественным папой Средневековья»[548].

Вместе с тем, у нас нет оснований, чтобы поставить под сомнение реалистичность трагического события[549]. Не противоречит рассказу Якова о ночной краже и молчание единственного свидетеля смерти и погребения Иннокентия III[550].

Тема наготы вновь возникает в XIII веке в связи с другим могущественным папой, Иннокентием IV (1243–1254), умершим в Неаполе 7 декабря 1254 года.

Сначала остановимся на рассказе францисканского хрониста Салимбене, написанном через несколько десятилетий. В его «Хронике» (1284) говорится, что папа Фьески «остался на соломе нагой и всеми покинутый, как это в обычае у римских понтификов, когда они кончают свои дни». Охраняли папу не неверные привратники, а немецкие минориты, которые даже позаботились о том, чтобы обмыть его тело. Они обратились к усопшему: «Поистине, господин наш папа, мы находились в этой земле уже много месяцев, желая говорить с вами и решить с вами наши дела, но ваши привратники не позволяли нам войти, чтобы мы могли лицезреть вас. Теперь они не заботятся о вашей охране, поскольку ничего больше не ожидают от вас получить. Однако мы обмоем ваше тело»[551].

Интересно, что другой францисканец, папский биограф Николо из Кальви, епископ Ассизи, рассказывает, что «францисканцы, доминиканцы и многие другие монахи и клирики провели ночь у ложа усопшего в песнопениях и молитвах»[552]. Противоречие с Салимбене бросается в глаза, и солгал, судя по всему, автор жизнеописания Иннокентия IV. Описывая ночное бдение, он приукрасил действительность, «ради внушения священного трепета или по каким-то иным соображениям»[553].

Кто из двух говорит правду?

То, что второй хотел скрыть часть правды, в порядке вещей. Писал он несколько лет спустя после смерти, когда жив был как минимум один из двух кардиналов Фьески, племянников умершего понтифика[554]. Но как представить себе, что папский биограф, проведший в Римской курии десятилетия, капеллан и духовник Синибальдо Фьески еще до восхождения того на папский трон мог описать в таких деталях сцену, не соответствующую, даже теоретически, папскому церемониалу? Николо мог соврать, но описанные им ритуальные и литургические жесты могли иметь место. А это уже немало, учитывая, как мало у нас источников о папских погребальных обычаях XIII века.

Следует ли рассматривать проблему именно в этих категориях? Говорят ли Салимбене и Николо об одном и том же?

Похоже, что Салимбене повествует о времени, непосредственно следовавшем за смертью: Иннокентия IV оставили голым на соломе, обмыть его смогли лишь заботливые францисканцы, это небрежение и нагота – «в обычае у понтификов, когда они умирают»[555]. Это значит, что, по мнению пармского францисканца, прах оставили голым перед тем, как его облачить и показать. Нагота папы следует сразу за его смертью.

А Николо из Кальви имеет в виду ночное бдение, отделенное по времени от предыдущего момента. В таком случае его свидетельство согласуется с древнейшим папским погребальным церемониалом Пьера Амейля, который мы только что разбирали.

Прежде чем предлагать вывод, откроем еще один францисканский текст. В древнейшей францисканской хронике английского происхождения, созданной на несколько лет раньше «Хроники» Салимбене, рассказывается интересный эпизод.