Книга Баязет - Валентин Пикуль

— Нагляделся, ажио с души воротит! Верно говорят солдаты, что, имей курды свой огород, в чужой бы и не совались. Нет страшнее народа без родины: сегодня нас режут, завтра армян, а потом их самих турки вырежут. К нам же и бегают спасаться!

Однако в Крымскую кампанию, помнится, эти молодчики здорово помогли нашей армии восстанием — чуть было и Багдад не взяли.

Вояки матерые!

— Они и сейчас, — поддакнул Евдокимов, — под Карсом в нашу кавалерию пошли, и слышал, что отлично воюют.

— А эти воюют здесь, юнкер.

— Знать бы — сколько их?

— Меньше турок, но зато больше нас…

Ватнин послал одного казака поопытнее в сторону от колонны, велел ему послушать землю. Тот надолго приник ухом к жаркой земле и вернулся обратно, еще издали крича:

— Тьма-тьмущая валит!

— Куды валит?

— Кубыть, налево.

— Конница аль пехота?

— Шайтан разберет. Гудит «сакма».

— Хорошо, братец. Спасибочко.

За кавалерией курдов скоро завиднелись орды турецких конников-«сувари», пылила турецкая пехота — низама и редифа.

Противник начал взбираться в горы. Изредка курды что-то кричали в сторону казаков, взмахивая щитами. Скалы были бурые, иссеченные трещинами, кое-где зеленел кустарник; сахарные головы Арарата голубели вдалеке, но Карабанова сейчас эти красоты не могли тешить…

К нему подскакал Евдокимов.

— Андрей Елисеевич, — задыхаясь, передал юнкер, — полковник Пацевич приказывает навязать бой и сесть курдам на плечи. Первая сотня уже идет к вам… Пехота перестраивается в каре…

— Зачем? — спросил Карабанов.

— То есть, — не понял юнкер, — как это — зачем?

— А на кой черт полковнику понадобилось лезть на эти горы?

Здесь ему не Швейцария, а мы не туристы-англичане. Откуда я знаю, что за этими скалами? .. Может, там мне снимут башку так же легко, как я снимаю фуражку…

Но, ковылем под ветром ложась и колеблясь, вдали уже разворачивалась первая сотня, уже бежали среди камней солдаты, и Карабанов в ярости рванул шашку из ножен:

— За мно-ой… ры-ысью…

Подножие гор было пологим, его взяли единым махом. Потом копыта лошадей стали срываться с крутизны. Казаки похватали из седел винтовки, каждый нахлестнул своего конягу нагайкой, чтобы тот бежал вниз.

И началась просто обыкновенная перестрелка.

— Ну какая глупость! — возмущался Карабанов. — Хвощинский — тоже дурак хороший, кому все это нужно?

Стреляя из револьвера, он вместе с казаками взбирался на вершину скал. Турки отвечали недружно и даже как-то неохотно.

Но вот, подтягивая лошадей, враги добрались до перевала — и сразу захлопали плотные пачки выстрелов.

Казаки с руганью залегли.

— Не давайте им спускаться! — крикнул Карабанов и, перепрыгивая через солдат, добежал до Хвощинского, который, лежа на боку, протирал носовым платком линзы громадного бинокля.

— Я не понимаю, что происходит? — нервно выкрикнул Андрей, падая под зыканье пуль рядом с полковником. — Ведь навязав туркам этот бой, мы уже не сможем и отступить без боя! Ясно, как дважды два… Совсем не надо быть для этого Суворовым!

— Карабанов, — невозмутимо ответил Никита Семенович, — вы особенно-то не нервничайте: умирать надо всегда спокойно…

Андрея передернуло от обиды:

— Я не трус, вы это знаете!

— Один мундир еще не делает человека храбрым.

Карабанов вскочил, вернулся к своим казакам. Перебежками, громыхая сапожищами по каменьям, стреляя с колена, поодиночке подтягивались ставропольцы. Милиция стала обходить выступ скалы.

Убитые как-то сразу шлепались навзничь, катились под крутизну, застревали в кустах и расщелинах…

— Ах… Ах… Ах! — надрывался кто-то от боли.

Прапорщик Латышев подполз к Андрею, волоча бренчавшую по камням шашку.

— Господин поручик, извините, у меня к вам просьба…

— Не будьте так вежливы. Что угодно?

— Дайте папиросу. У меня кончились…

Карабанов выбросил из кармана папиросницу. Прапорщик жадно закурил, руки у него тряслись. Сняв с отворота мундира букашку, он отпустил ее в траву, дохнув на нее табачным дымом.

— Сейчас, — сказал он не сразу, — Пацевич вызвал застрельщиков-добровольцев, и я поведу их туда… Вы благородный человек, Карабанов. Спасибо, что не стали разглашать моей подлости. И я не могу уйти, не пожав вашей руки… Прощайте!

Андрей пожал влажную узкую ладонь прапорщика величиною в солдатский сухарь:

— Оставим, Латышев, это! ..

— И еще хочу сказать последнее: не советую дружить с Некрасовым. ..

— А это почему?

— Я не могу сказать… А впрочем — нет, знайте: за ним уже давно тайный надзор полиции…

Кто-то постучал Карабанова в подошвы раскинутых ног. Андрей обернулся: вжавшись в землю, Пацевич прошипел ему:

— Поручик, поднимайте казаков!

«Ну, черта с два! » — решил Карабанов.

— Я казаков не подниму. Пусть идут охотники. А казаки останутся здесь… Пехота погибнет без конницы…

Полковник снова застучал по каблукам. На этот раз чем-то тяжелым. Андрей оглянулся снова и увидел в руках Пацевича громадный револьвер системы «бульдог».

— Вы отказываетесь? — спросил Пацевич. — Латышев, голубчик, арестуйте его… Карабанов, сдайте оружие!

— Оружия не дам, — ответил Андрей и отполз в сторону, чтобы не закрывать полковника от пуль своим телом. — Я скорее останусь без штанов, — добавил он злобно, — но оружия не отдам: мне еще предстоит драться…

— В Баязете поговорим, — пригрозил ему Пацевич.

— Как бы не так! — ответил поручик. — Неужели вы еще надеетесь выбраться отсюда? ..

Бросок охотников на вершину скалы был ужасен. В стригущем пересверке ятаганов и сабель, в жестоких воплях и лязге затворов Латышев довел-таки людей до гребня скалы. Грудь в грудь, пуля в пулю, баш на баш сошлись! Началась резня… А там еще стенка — сбитая из глины, древней аллаха. Уже осатанев от крови, каким-то чудом охотники махом перескочили и эту стенку, дружно кинулись на турок сверху, и… никто из них не вернулся обратно!

— О-о-о, — застонал Пацевич, слыша возгласы убиваемых, и закрыл лицо руками.

Карабанов уже мчался на высоту; казаки быстро растекались вдоль стенки, совали в бойницы винтовки, дышать стало тяжко от газов паршивого пороха. Ватнин сел, припав спиною к древней стене. Толстые губы есаула были в пыльной жаркой коросте, борода его казалась седой.

— Кирпич это али… так просто? — сказал он, потрогав стенку. — Ну, ладно, пока сидим. А дальше-то што?