Книга Пейзажи - Джон Берджер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В рамках единственного настоящего, в цифровом времени, невозможно найти или расставить никаких координат.
Давайте возьмем ориентиры из другого представления о времени. Согласно Спинозе, вечность – это сейчас. Вечность не то, что ждет нас, а то, с чем мы сталкиваемся в те короткие моменты вне времени, когда все совпадает со всем и все равно всему.
В своей необычайно актуальной книге «Надежда в темноте» Ребекка Солнит цитирует поэтессу Джоконду Белли, примкнувшую к движению сандинистов[85], которая так описывает момент свержения диктатуры Сомосы в Никарагуа: «Два дня нам казалось, что на нас лежали чары какого-то магического древнего заклинания, которое возвратило нас к Книге Бытия, к тому самому месту Сотворения мира». Тот факт, что впоследствии США и их наемники уничтожили сандинистов, никоим образом не уменьшает значения того момента, существовавшего сразу в прошлом, настоящем и будущем.
В километре от того места, где я пишу, есть поле, на котором пасутся четыре осла – две ослицы и двое ослят. Все они совсем некрупной породы. Когда ослицы поднимают свои уши с черной каймой, те достают мне до подбородка. Ослята, которым всего несколько недель, размером с крупного терьера, с той только разницей, что их головы почти равняются по ширине бокам.
Я перелезаю через изгородь и сажусь на поле, прислонившись спиной к яблоне. Животные протоптали по полю собственные дорожки, и некоторые из них проходят под низко опустившимися ветвями, где мне пришлось бы согнуться вдвое. Они смотрят на меня. На поле есть два участка совсем без травы, только красноватая земля, и именно к одному из этих круглых пятен они приходят по многу раз в день покататься на спине. Сначала ослицы, затем ослята. У ослят уже есть черная полоса на плечах.
Теперь они идут в мою сторону. Я чувствую запах животных, смешанный с запахом отрубей, – более тонкий, чем лошадиный. Ослицы касаются моей макушки нижней частью своих морд. Их морды белые. Вокруг глаз ползают мухи, гораздо более возбужденные, чем вопросительные взгляды ослиц.
Когда животные становятся в тень на краю леса, мухи разлетаются, и они могут стоять там почти неподвижно по полчаса. В полуденной тени время замедляется. Когда один из ослят сосет молоко (ослиное молоко ближе всего к человеческому), ослица прижимает уши, так что они указывают на ее хвост.
Окруженный этой четверкой в солнечном свете, я обращаю внимание на их ноги, все шестнадцать. На их стройность, тонкость, компактность, надежность. (По сравнению с ними лошадиные ноги выглядят истерично.) Это ноги для пересечения гор, с какими не справится ни одна лошадь, ноги для перемещения грузов, которые кажутся немыслимыми, если только подумать об их коленях, голенях, накопытье, скакательных и путово-венечных суставах, берцовых костях, копытах! Ослиные ноги.
Животные уходят, их головы опущены, они щиплют траву, их уши не пропускают ни звука; я смотрю им вслед не отрываясь. В нашем взаимодействии, каким бы оно ни было, в этой полуденной компании, которую мы предложили друг другу, присутствует субстрат того, что я могу назвать только благодарностью. Четыре ослика на поле, месяц июнь, год 2005-й.
И да, помимо всего прочего, я все еще марксист.
Экбаль Ахмад[86] был, как мне кажется, человеком, который видел жизнь целиком. Он был хитер, сообразителен, не тратил времени на дураков, любил готовить и был полной противоположностью оппортунисту – тому, кто дробит жизнь на мелкие осколки. Однажды я написал рассказ о его детстве в Бихаре в эпоху разделения Индии и Пакистана. Это была печатная версия того, что он как-то ночью поведал мне в одном амстердамском баре. Прочитав мой рассказ, он попросил изменить его имя, что я и сделал. Рассказ был о том, что́ заставило его в возрасте семнадцати лет решиться стать революционером. Теперь он мертв, и я возвращаю ему имя.
Испытав влияние Франца Фанона[87], и в особенности его книги «Проклятьем заклейменный», он принял активное участие в нескольких освободительных движениях, включая борьбу палестинцев. Я помню, как он рассказывал мне о Дженине. В конце жизни Экбаль основал университет свободной мысли в Пакистане, названный в честь великого философа рубежа XIV–XV веков Ибн Хальдуна, предвосхитившего появление такой дисциплины, как социология.
Экбаль очень рано понял, что жизнь неминуемо ведет к разделению. Эту истину люди осознали прежде, чем категория трагического была отброшена, как мусор. Но Экбаль знал и принимал трагическое в жизни. Поэтому он тратил много своей феноменальной энергии на налаживание связей – дружеских отношений, политической солидарности, военной лояльности, совместного сочинительства, гостеприимства, – связей, которые имели шанс сохраниться после неизбежного разделения. Я до сих пор вспоминаю кушанья, которые он готовил.
И я никак не ожидал встретить Экбаля в Рамалле. Но, как ни странно, в первой же книге, которую я взял в руки и открыл, была его фотография на третьей странице. Нет, я не искал его. Но он все же был где-то рядом со мной, когда я решил поехать в этот город, и он оставил мне сообщение, которое я прочел, подобно СМС, на крошечном экране моего воображения.
Посмотри на камни! – гласило оно.
Хорошо, ответил я по-своему, камни.
Некоторые деревья, в особенности шелковица и мушмула, все еще могут рассказать историю, как давным-давно, в другой жизни, до Накбы[88], Рамалла была городом отдыха и праздности для богатых, местом, куда можно было сбежать из близлежащего Иерусалима во время жаркого лета, курортом. «Накба» означает катастрофу 1948 года, когда тысячи палестинцев были убиты, а семьсот тысяч были вынуждены покинуть свою страну.
Задолго до этого в садах Рамаллы молодожены сажали розы, гадая, как сложится их супружеская жизнь. Пойменная почва подходила для роз.
Сегодня нет ни одной стены в центре Рамаллы, ныне столицы Палестинской автономии, которая не была бы увешана фотографиями погибших, сделанными, когда они были еще живы, а теперь распечатанными в виде небольших плакатов. Погибшие – это мученики Второй палестинской интифады, начавшейся в сентябре 2000 года. Мучениками стали те, кто был убит израильской армией и поселенцами, а также те, кто решил пожертвовать собой в самоубийственных контратаках. Их лица преобразуют хаотичную застройку в нечто сокровенное, вроде папки с личными письмами и фотографиями. У этой папки есть отделение для магнитного удостоверения личности, выпущенного израильскими спецслужбами, без которого ни один палестинец не может проехать и пары километров, и другое отделение – для вечности. Вокруг плакатов стены испещрены следами от пуль и осколков.
