Книга Поход Наполеона в Россию - Арман Луи Коленкур

Мы ночевали во дворце в Троицком и провели там весь день 20 октября, чтобы подтянуть отстающих; отставало ещё много людей и повозок. Именно здесь император окончательно принял решение покинуть Москву. На это решение повлияли потери в сражении под Вороновым, выяснившееся для него состояние нашей кавалерии и, наконец, уверенность в том, что русские не хотят вести переговоры. По–прежнему желая атаковать Кутузова, он двинулся дальше ускоренным темпом, собираясь в результате ожидаемой им победы отбросить Кутузова за Калугу и решив разрушить оружейный завод в Туле — самый крупный в России; после этого император во что бы то ни стало рассчитывал направиться к Смоленску, где он хотел устроить свой авангардный пост. Герцог Тревизский получил приказ эвакуировать Москву 23‑го, если он до тех пор не получит других распоряжении, а пока приготовить всё для взрыва Кремля и казарм. Донесения Неаполитанского короля сообщили, что русские, которые сами понесли чувствительные потери под Винковым, лишь очень вяло преследовали его до Мочи, а Кутузов отошёл к своим тарутинским укреплениям; спустя несколько дней эти сведения полностью подтвердились. На флангах нашего маршрута появились казаки, но пересечь дорогу они не решались.

Я послал отряды для охраны эстафет и принял меры к тому, чтобы парижские эстафеты с предпоследнего этапа перед Москвой направлялись непосредственно к нам, но из–за оперировавших в этом районе казаков эстафеты задержались и не приходили в течение трёх дней, что беспокоило императора и, по обыкновению, раздражало его до последних пределов. На второй день он мне сказал:

— Я вижу, что мне придётся подойти поближе к моим резервам, так как если я даже отброшу Кутузова заставлю его эвакуировать Калугу и тарутинские укрепления, то казаки всё равно будут по–прежнему тревожить мою коммуникационную линию, пока ко мне не придут мои поляки.

В связи с этим император жаловался на герцога Бассано и г-на де Прадта, не щадя ни того, ни другого. По поводу Бассано он вспоминал, как турки заключили мир с русскими, а шведы вступили с ними в союз, и обвинял его во всех своих теперешних затруднениях и в тех последствиях, которые могли из них возникнуть, приписывая их непредусмотрительности, небрежности и бесталанности своего министра и своего посла. В том же духе император говорил с князем Невшательским, а потом ещё раз со мной, когда мы отправлялись в Игнатьево, где ночевали 21‑го.

Оба разговора показали мне, что император убедился, наконец, в необходимости отступления, но ещё не хотел признать, что он решился отступать. Быть может, он ещё колебался и, увлекаемый непреодолимым роком, был склонён сожалеть о Москве и возвратиться туда, по–прежнему льстя себя надеждой на крупную победу и на переговоры или на перемирие, которое уладило бы всё. Судя по тому, что говорил мне князь Невшательский, и судя по распоряжениям, сделанным 22‑го, т. е. в тот день, когда ставка находилась в Фоминском, я этого не думаю. Погода была плохая, шёл дождь, и дорогу так размыло, что мы с трудом могли дойти до Боровска в два перехода по просёлочной дороге. Упряжные лошади гибли, их доконали ночные холода. Лошадей пало много, и нам приходилось уже оставлять на дороге зарядные ящики и обозные повозки. Накануне вечером князь Невшательский сказал мне, что император, беседуя с ним об армии, о своих передвижениях и о текущих событиях, впервые не говорил о своём проекте удержать Москву как военную базу, покуда армия оккупирует плодородную Калужскую губернию, как называл её император; эта оккупация была, конечно, скорее показной, чем действительной целью нашего похода, так как соображения, внушённые императору задержкой эстафеты и высказанные им князю Невшательскому и мне, отнюдь не говорили о том, что он уже принял на этот счёт какое–либо окончательное решение.

дальше, но новое донесение побудило его остаться в Боровске, и только утром 24‑го он выступил к Малоярославцу, в расстоянии четверти лье от которого дивизия Дельзона дралась с восхода солнца против корпуса Дохтурова. Дельзон делал чудеса, пока не подошёл вице–король, который поспешил на помощь к нему, как только узнал, что Дельзон сражается с превосходящими силами неприятеля. Дельзон был убит в рядах своих храбрецов.

Генерал Гийемино заменил его, восстановил положение и как опытный боец приказал занять церковь и два дома и устроить в них бойницы; занятие этих зданий укрепило нашу оборонительную линию и не позволило русским прорваться через неё, несмотря на их многочисленные атаки и значительное превосходство сил; это дало дивизии Бруссье, то есть головной дивизии 4‑го корпуса, время подойти и выручить Гийемино. В то же время авангард Кутузова подошёл к Дохтурову, так что с обеих сторон были брошены в бой свежие войска; бой возобновился с новой силой и превратился в настоящее сражение. Четвёртый корпус держался с большим мужеством, несмотря на преимущество, которое давали русским их позиции, господствовавшие над всеми пунктами, подвергавшимися нашей атаке. Кроме того, они превосходили нас числом, и у них было больше артиллерии.

Бой был решён в нашу пользу итальянцами, которые соперничали в храбрости с французами. Этого благородного соревнования было достаточно, чтобы преодолеть все препятствия. В конце концов мы овладели городом и позицией.

Император прибыл в 11 часов и заставил поспешить князя Экмюльского, которого он направил на правый фланг принца Евгения; гвардия также получила приказ поддержать принца, 1‑й корпус вступил в строй к двум часам. Мы явственно видели манёвры русских и думали, что Кутузов воспользуется всеми выгодами своей неприступной позиции, чтобы остановить наше движение и самому перейти в наступление. Но нам хватило одного только 4‑го корпуса; Даву принял лишь незначительное участие в бою. У нас были выведены из строя не менее 4 тысяч человек, а русские потеряли убитыми необычайно много. Вечером и на следующий день я вместе с императором объехал поле сражения, осматривая его с величайшим вниманием.

Вечером справа от Городни, где расположилась ставка, появились казаки. Мы думали, что это какой–нибудь заблудившийся отряд, который попадёт в руки нашего сторожевого охранения; мы не обратили на них внимания, тем паче что в этих же окрестностях, хотя и по другую сторону от дороги, мы уже гонялись сегодня около полудня за новыми казаками, у которых были кресты на шапках. Это были конные ополченцы, организованные взамен донских казаков; их отряды назывались по именам выставивших их губерний.

По общему мнению, Кутузов мог бы лучше защищать свои позиции. Должно быть, защита была поручена небольшому арьергарду.

Ему ставили в вину, что он пожертвовал большим числом людей и потерпел поражение, не достигнув своей цели; эта цель должна была заключаться в том, чтобы удерживать позиции, если уж он оборонял их, по крайней мере до ночи. В действительности Кутузов, который узнал о выступлении императора (из Москвы) только 23‑го, был захвачен этим врасплох и лишь постепенно направлял на поддержку Дохтурова различные воинские части только для того, чтобы прикрыть отступление своей армии на Юхнов, так как он не хотел подвергаться риску большого сражения.

Император узнал эти подробности на следующий день от одного захваченного в плен офицера штаба Дохтурова. От него же он узнал, что Дохтуров был послан Кутузовым в Боровск 23‑го, как только он узнал о нашем выступлении; так как оказалось, что мы уже находимся там, то Дохтуров поспешно направился к Малоярославцу, где также была уже дивизия Дельзона; но дивизия эта была слишком слаба, чтобы оказать ему сопротивление; Кутузову казалось, что Дохтуров движется слишком медленно, и офицеры генерального штаба один за другим отправлялись к Дохтурову, чтобы его поторопить, заявляя во всеуслышание, что главнокомандующий не получает других сообщений, кроме сообщений о движении французов. От этого же офицера мы узнали много другого, в частности о нежелании императора Александра вести какие бы то ни было переговоры и об отданных им по этому поводу приказах.