Книга Ночь богов. Гроза над полем - Елизавета Дворецкая

На пирах в честь возвращения дружин она не показывалась, сидя, как рассказал ее брат, с приболевшей бабкой, и после возвращения от вятичей сестры увидели ее в первый раз. Молинка тут же кинулась обниматься:

– Здравствуй, душенька ты моя! Как бабка Шваруса? Ходилец говорил, хворала?

– Да, говорит, как шагну – все кружится перед глазами, кружится! Темяна к ней приходила, поворожила что-то – вот, вставать уже начала, меня отпустила. Тоже боится, солнцем поля сожжет, останемся без хлеба на весь год. Всех наших отправила, одна дома осталась. Вы-то как? Говорят, с вам такое приключилось, что ни в одной кощуне не услышишь. Нам с бабкой Ходила пересказывал, да я не поверила, думала, врет.

– Да уж, славно бились на Дунае! – Лютава усмехнулась, вспомнив старую поговорку деда Братени. – Дай Макошь, чтобы все это уже закончилось.

– Расскажешь? А то я все пропустила.

– Расскажем. Слу-ушай! – Лютаву вдруг осенило. Схватив Далянку за руку, она оттащила подругу в сторону и заговорила: – Слушай, красота ненаглядная, а тебя-то мне и надо! Ты ведь Хвалиса нашего не видела с тех пор, как вернулись?

– Где же мне его видеть? Я с тех пор из веси не вылезала, а его к нам не приглашали. Мать на него и Замилу зла еще с тех пор, как меня присушить пытались, ну, помнишь? В тот самый день, как вятичи приехали.

– Помню, еще бы!

– Мать его после такого и на порог не пустит. Да и нужны мы ему очень! Ходилец рассказывал, ему, Хвалису, сам князь Святко свою дочь, что ли, в жены обещал. Или неправда?

– Вот я и хочу узнать, где он врет, а где нет. Хочу, чтобы ты с ним поговорила.

– О чем мне с ним говорить-то? Ты что, подруга, придумала? – Далянка посмотрела на нее с опасением, будто подозревала, что Лютава сошла с ума. – То сама учишь обходить его дальней тропкой, а то…

– Да послушай меня! Я хочу, чтобы он тебе рассказал, что и как у него с вятичами сложилось.

– А то ты не знаешь? Ходилец говорил, они с Вышенем на том пиру все расписали, такую песню спели на два голоса, что Хвалибогу такое и не снилось.

– Песню их я слышала, но в той песне правды меньше, чем у Хвалибога иной раз бывало. А я хочу, чтобы он тебе правду рассказал. Подойди к нему, улыбнись – он тебе такие тайны выдаст, какие и матери родной не расскажет. Говори ему, что и пошла бы за него, раз он теперь такой удалец, да боишься, что будет мало чести. Вот тут он тебе все и выложит – что ему князь Святко обещал и на что он надеется.

– Да где же я его увижу?

– Тут он где-нибудь, чует мое сердце! – Лютава огляделась, хотя вблизи Макошиного святилища в это утро никому из мужчин показываться не дозволялось. – До вечера еще объявится. Или сама потом с девчонками в Ратиславль иди.

– А ты что же?

– А я в Варгу пойду. Я там уже дней пять не была, одичают совсем без меня. А к тебе завтра зайду.

– Девушки, вы идете? – закричала от ворот Ходиловна, мать Далянки.

Лютава обернулась, увидела у ворот толпу и оживление, охнула и бегом кинулась внутрь – снаряжаться.

Из святилища уже показалась Молигнева в сопровождении младших жриц. Вместо одежды она была укутана в траву и цветы, огромный венок возвышался у нее на голове, так что женщина походила на огромный живой куст. Вслед за ней вышли княжеские дочери, тоже все одетые в травы и цветы. У девушек волосы были распущены, украшены венками и всякой зеленью. В руках каждая несла цветы и немного ростков с ржаных и пшеничных полей – тех самых, которые сейчас так нуждались в дожде.

Увидев их, все женщины дружно закричали, приветствуя ту, что сейчас олицетворяла для них саму Макошь, саму Мать Сыру Землю в летнем зеленом уборе.

– Пойдем мы реку дождя просить, богов и богинь славить! – провозгласила Молигнева. – Все ли здесь наши?

– Все! – дружно закричали женщины и девушки.

– А нет ли здесь кого чужого? – Под «чужими» сейчас подразумевались не только иноплеменники, но и мужчины.

– Нет!

– А кто будет дождя просить?

– Я буду, матушка! – Шагнув вперед, одна из молодых женщин поклонилась.

Ее имя, унаследованное от бабок, было Росомана, что означало «та, что приманивает росу» – нечто вроде должности жрицы в храме, со временем ставшее именем, но не переставшее вместе с тем означать должность. Та, которой по порядку смены поколений доставалось это имя, вместе с тем получала и ведущую часть в обрядах вызова дождя. Если же вдруг, сохрани Перун, у нее это получалось плохо, то неудачницу лишали имени, передавая его, вместе с обязанностями, более способной дочери рода.

– А кто будет сторожить? – снова спросила Молигнева.

– Я буду сторожить! – отозвалась Лютава, выбегая из ворот.

Ей для нынешнего случая пришлось надеть накидку из волчьей шкуры мехом наружу, и она завидовала прочим, одетым в рубашки или в одни цветы. Но что поделать: назвали волчицей – полезай в шкуру, как смеются издавна волхвы-оборотни. В руках она держала сразу две сулицы. На поясе звенели многочисленные обереги, в основном в виде маленьких железных челюстей и ножичков. При таких обрядах ее задача состояла в том, чтобы охранять участниц и место от осквернений, не подпуская близко тех, чей взгляд мог испортить священнодействие, а присутствие – оскорбить богинь. При проведении женских обрядов этими врагами считались мужчины – те, кто в седой древности не допускался до бесед с богами и ничего не смыслил в ворожбе. Лишь со временем, захватывая власть в земных делах, мужчины вырвали у жриц и право на волшбу, но разница между мужской волшбой и женской до сих пор сохранялась.

– Кого себе в помощь возьмешь? – спросила ее Молигнева.

– Возьму… – Лютава показательно закрыла глаза, покрутилась немного на месте, потом вдруг резко ткнула наугад: – Ее!

Раздалось несколько выкриков: рука «волчицы» указывала на Замиру.

– Смотри, сестра, сторожи хорошенько! – Подойдя, Лютава вручила сводной сестре сулицу. – Чтобы не видел нас ни дух придорожный, ни бурый медведь, ни черен чуж человек! А завидишь кого – кричи во всю мочь!

Впереди Молигнева, Володара и Любовидовна, как самые старшие женщины племени, потом Росомана, потом все остальные женщины двинулись к реке. Последними шли Лютава и Замира. Молигнева запела, и вся толпа подхватила за ней:

Ложилась я спать ночкой темною —

Темным-темно!

Вставала я в красную зарю утреннюю —

Светлым-светло!

Умывалась я водой ключевой,

Утиралась белым платом,

Белым платом, узорчатым!

Шла я из дверей в двери,

Из ворот в ворота,

Шла путем-дорогою,

Сухим сухопутьем!

Пришла я во чисто поле,

На быструю реку!

Распевая, угрянки двигались, обходя луговину и рощу, к низкому берегу реки. Здесь, на широкой отмели, которую от Ратиславля загораживал лес, издавна проводились женские обряды, для которых требовалась вода.