Книга Игра в молчанку - Эбби Гривз

Фрэнк еще раз двинул колесиком, возвращая фотографию к оригинальному размеру. Было просто удивительно, с какой естественной грацией Мэгги удерживает дочь на руках. Казалось, Элинор была ее продолжением. Да уж, если Мэгги и не чувствовала себя хорошей матерью, по ее виду этого сказать было нельзя. Но что, что было такого особенного в нем самом, что она не сумела признаться ему в своей неуверенности и страхах еще тогда? Может, дело в его серьезности? В неловкости? В невосприимчивости? Что бы это ни было, Фрэнк знал только одно: он ее подвел. Он так любил и Мэгги, и Элинор, и все-таки умудрился подвести обеих. Они на него рассчитывали, а он… Люди часто думают, что одной любви будет достаточно, но иногда бывает и так, что ее не хватает.

Фрэнк потянулся к ежедневнику, и стул под ним заскрипел. Мэгги хотела, чтобы он прочел все до конца, и он знал, что сделает это ради нее, как бы тяжело ему ни пришлось. Но прежде Фрэнк потер глаза кулаками, пытаясь выдавить из-под век засевший там песок. Сколько он еще продержится? Сколько еще выдержит его сердце?..

Осталось 3 дня…

Никогда я не чувствовала себя хорошей матерью, Фрэнк.

Ну вот я и призналась тебе в том, что столько времени меня мучило.

Сказать это тебе в лицо мне не хватало мужества. Мне казалось, это будет признанием поражения, моего поражения, хотя до момента, когда все пошло наперекосяк, оставалось еще много, много лет. А ведь мне хотелось быть матерью! Хотелось так сильно, что мое желание едва не разрушило наш союз. Что было бы, если бы я сказала это, когда на нас обрушились все шесть фунтов и шесть унций реальной Элинор? В лучшем случае ты счел бы мои слова капризом, в худшем – проявлением крайнего эгоизма. Какая мать признается, что она не годится для этой работы – нет, для того, что назначено ей природой? Какая женщина признается, что недостойна иметь ни дочь, ни мужа? Я и не призналась, хотя в глубине души была уверена, что быть женой и матерью мне не по плечу. Я полностью выбрала квоту отпущенного на мою долю счастья – и что у меня осталось?

Но почему?.. Почему я не могла стать хорошей матерью? Я старалась разобраться, но у меня ничего не вышло. Мне повезло, и я была счастлива – отрицать это бессмысленно и грешно. Я отлично это понимаю. Нам посчастливилось даже больше, чем другим – я могла позволить себе не работать и сидеть с Элинор до тех пор, пока она не пошла в школу. И я действительно была счастлива, Фрэнк. Счастливее, чем когда бы то ни было. В конце концов жизнь наша потекла спокойно и размеренно, я почти забыла о приступах паники и жалела только об одном – о том, что не предприняла ничего, чтобы справиться со своей неуверенностью раньше. Могла же я обратиться к врачу, к психологу, который поставил бы мне диагноз (послеродовая депрессия или что-то в этом роде), выписал бы мне таблетки, да хотя бы просто поговорил со мной, успокоил, и тогда я не терзала бы вас своим упрямством и своими фобиями.

Ты много раз советовал мне не зацикливаться на моих страхах. Какой мол, в этом прок, если впереди у нас вся жизнь. Как оказалось, отпущено нам было не так уж и много. Знаешь, теперь я жалею, что слишком мало фотографировала нашу Элли. Вот она с Джеффри под мышкой входит в спальню, чтобы разбудить меня. Вот она в высоком стульчике ест овсянку. Вот она изумленно глядит на ползущую по стене муху. Если погода была хорошей, мы завтракали на траве в саду, и Элли сидела между моими согнутыми ногами. Если шел дождь, мы отслеживали каждую сбегающую по оконному стеклу каплю кончиком пластмассовой ложки от йогурта. Мы пекли кексы, рисовали, клеили домики из цветной бумаги, читали сказки, ходили на Луга и собирали первые маргаритки, смотрели на птиц и лодки на канале. Мы просто были, Фрэнк, но тогда я этого не понимала.

С годами я научилась различать главные рубежи в ее жизни. Поворотные пункты. Больше того, я всегда была рядом в моменты, когда Элли приближалась к этим поворотным пунктам, и видела, как прямо у меня на глазах формируется ее характер. Первые шаги Элинор сделала незадолго до своего первого дня рождения. Сначала она сидела, широко расставив ножки и упираясь ручонками в пол перед собой, потом наклонялась и пыталась подняться на четвереньки. В течение нескольких недель это было все, на что у нее хватало силенок: исполнив это подобие гимнастического «мостика», Элинор снова шлепалась на зад, и тогда на ее личике на мгновение появлялось выражение легкого недоумения и даже разочарования. Уже тогда в ней это было: упорство, целеустремленность, старательность. Я могла делать все что угодно, чтобы ее отвлечь, но проходило несколько минут, и Элинор снова с кряхтением пыталась встать.

Ее первыми словами были «мама» и «папа», но в этом, конечно, нет ничего необычного. Поражало меня другое. Едва научившись говорить, она не замолкала буквально ни на минуту. Бывало, только я соберусь что-то сказать, а она же лепечет что-то, да так быстро, что не разберешь. Сначала я думала – Элинор просто хочет убедиться, что ее новообретенная способность никуда не пропала, но и по вечерам, когда ты приходил с работы, она не давала мне даже спросить, как прошел твой день. Элинор говорила и говорила, перебивая меня, заглушая мой голос. «Да, мы знаем, знаем, что ты здесь!» – отвечал ты в таких случаях и принимался щекотать ее, пока она не прекращала болтать и не начинала хихикать. Да разве мы могли о тебе забыть, хотелось мне сказать, когда я смотрела на ее раскрасневшееся счастливое личико.

Дни, которые я проводила с Элинор, были такими насыщенными, такими захватывающе интересными, что я не спешила записать ее в ясельную группу детского сада. В глубине души я понимала, что мне нужно это сделать, но… Уж таким я представляла себе идеальное материнство – я была уверена, что никто не сможет ухаживать за Элинор лучше, чем я. Да, я знала, что Элинор необходимо общаться с другими детьми и что она нисколько не виновата в том, что дети наших друзей были намного старше нее. До́ма, где она была защищена нашей любовью, ей было хорошо и уютно, но я понимала, что нашей дочери все же необходим какой-то внешний опыт. Я это понимала, но не знала, как быть, на что решиться.

И словно в ответ на мои невысказанные вопросы, за несколько недель до того, как Элинор исполнилось два, в десяти минутах езды от нашего дома открылся детский игровой центр. Что ж, подумала я, самое время попробовать найти для нее подходящую компанию.

Еще никогда в жизни я не видела ничего подобного. Огромный, словно самолетный, ангар был битком набит пластиковыми горками, надувными батутами, бассейнами с мячами, сетями для лазанья и огромным количеством таких ярких флагов, что при одном взгляде на них у каждого нормального человека начиналась жестокая мигрень. В довершение всего из динамиков доносилась оглушительная музыка – всего три поп-композиции, которые повторялись снова и снова. Я, впрочем, поняла это только час спустя, потому что все, кто был в зале, орали во все горло, стараясь перекричать визгливые голоса певцов.

Я должна была сразу догадаться, что Элинор здесь не понравится. Она только взглянула на зал и решительно отвернулась, уткнувшись носом мне в юбку. Лишь минут через пятнадцать мне все же удалось уговорить ее немного поиграть, и мы, сев на краю гимнастического мата, некоторое время бросали друг другу яркий мяч. Даже не знаю, кому из нас хотелось поскорее оттуда уйти – мне или Элинор. С другой стороны, мы были вместе, и мне этого хватало.