Книга Солнце и смерть. Диалогические исследования - Ганс-Юрген Хайнрихс

Нам следует, однако, еще точнее описать процесс экспансии в мир и в историческом аспекте. Это приведет нас в удивительное, чарующее XVI столетие. Вы посвятили этому времени, когда начинается глобализация Земли посредством географических открытий, объемистую главу, озаглавленную «Последний шар». Можно читать ее как книгу в книге. Вы толкуете в ней высший принцип произошедшей в Новое время пространственной революции как «возврат вложенных средств», как «прибыль от инвестиций» (return of investment), следовательно, как принцип движения капитала. Вложенные деньги должны вернуться на счет, по возможности – с солидной прибылью. Денежная форма I – Товарная форма – Денежная форма II – вот колдовское заклинание Нового времени, которое делает Землю круглой. Торговый капитал становится всемирным капиталом с того момента, когда ему приходится обегать всю Землю, совершая кругосветное путешествие – чтобы реализовать себя. Безумие экспансии, как Вы пишете, превращается таким образом в разум, стремящийся к прибыли. Корабли дураков переоборудуются в корабли разума, «каждое судно на просторах океана есть воплощение психоза, поднявшего паруса».

Вы педантично реконструировали во всех деталях тот исторический момент, в который новая предпринимательская, мобильная и экспансивная психология прогресса высвобождается из закоснения, прочно стоящего на земле. Вы показываете, как раскрепощенные «энергии фантастических проектов» превращаются в авантюры мореплаваний, а протоколы экстазов – в судовые журналы. При этом возникает новая философская интерпретация понятия «открытие»: оно толкуется как вынесение доныне сокрытого на свет, превращение его в несокрытость, непотаенность. Это соответствует хайдеггеровскому толкованию Нового времени как эпохи, в которую мир становится картиной-образом и завоевывается как эта картина-образ.

П. С.: Мы говорим сейчас о переходе от метафизической глобализации, которая составляла содержание двухтысячелетнего интервала времени от Аристотеля до Коперника, к терристической глобализации – глобализации Земли, которая составляет главное содержание последних пятисот лет. Я различаю – хочу сказать это еще раз – три фазы глобализации: метафизическо-космологическую, терристическую и электронную фазы. Ваши вопросы относятся исключительно к среднему феномену в этом ряду, то есть к эпохе, в которую реальная форма Земли в ее пространственной протяженности сворачивается и превращается в замкнутый шар – по существу, благодаря мореходству и картографии как методам. Поэтому в главе «Последний шар» много говорится о картах и кораблях. Глобализация здесь – технический термин для обозначения эпохи мира, единство которой оперативно обеспечивалось судоходством. По этому поводу можно заметить, что глобализация, или globalization, – и как слово, и как реальное дело – действительно происходят от слова «глобус», ведь терристическая глобализация есть не что иное, как эпоха доказательства существования единой Земли с помощью средств передвижения. Вероятно, именно по этой причине французское понятие mondialisation не годится для того, чтобы передать глобографическое и геофилософское измерения, пусть даже некоторые французские философы, в том числе – Деррида, – и заявляют, что их выражение является более подходящим и умным. Боюсь, что и в этом соревновании терминов французское понятие проиграло английскому.

С началом третьей глобализации мы забыли океан – точно так же, как забыли небо метафизиков. У людей, которые рождаются сегодня, обычно не развивается никакого сознания моря – ни фобии по отношению к нему, ни влечения к нему. Поэтому я уже не выставляю альтернативу – либо любовь к суше, либо любовь к морю; ведь мы достигли такой свободы передвижения, которая преодолевает противоположность суши и моря. Чтобы обрести причастность к более масштабной форме пространства, нам уже не требуется вступать на палубу судна. Мы совершаем наши мореплавания с помощью компьютера или с помощью книг, которые позволяют нам скользить в пространстве, выступая средством для такого серфинга.

Правда, в историческом плане все еще представляет интерес углубившаяся с 1600 года противоположность между теми мыслителями, которые предпочитали иметь твердую почву под ногами, и теми мыслителями, которые ориентировались на море. Это разделение двух типов мышления представляет собой один из важнейших факторов, определивших психодраму разума Нового времени. Здесь мы снова сталкиваемся с тем феноменом, которого то и дело касались в ходе наших бесед, – с противоположностью между теми, кто мыслил в движении, и теми, кто предпочитал сидеть на месте во время этой деятельности. Тот факт, что профессиональный разум в Новое время описывает себя, используя выражение «получить кафедру», уже говорит о многом. Разум, связанный с транспортным средством, или разум, связанный со стулом[195], – вот как теперь стоит вопрос. Среди теоретиков морской ориентации не случайно выделились те авторы, которые жили в портовых городах, – Монтень ли это, который видел Атлантику из Бордо, или Бэкон, который, словно Плиний раннего капитализма, даже написал историю ветров. На другой стороне оказались те континентальные мыслители, которые сделали все, чтобы дать разуму твердую государственную почву. Только на рубеже XIX и XX веков Уильям Джемс поспособствовал новому обретению подвижности – после того, как немецкая философия реставрировала оседлость. На свой лад он был точно таким же открытым миру мультиэмпирическим умом, как и Ницше, для modus operandi которого определяющее значение имели его метафоры морехода. Вероятно, именно потому для континентальной и университетской философии Ницше и Джемс – все еще самые несносные фигуры.

Терристическая глобализация как история балдахинов

Г. – Ю. Х.: Говоря о мореходной культуре Нового времени, основанной на риске, Вы подчеркиваете, что ее экспансионистские фантазии никогда не обернулись бы историей успехов, если бы покидающие родные места «носители риска» не смогли сохранить для себя или восстановить заново «минимальные эндосферические отношения» – и во время плавания, и на вновь открытом берегу создать хотя бы в минимальной степени те отношения, которые были у них до этого – во время существования в замкнутой сфере. Поэтому, в соответствии с Вашей концепцией, историю глобализации следует рассказывать и как историю балдахинов, то есть как историю бравшихся с собой в путешествие защищающих оболочек – шатров, которые выступали «переносными символизациями» неба родных мест. Выражение «функция балдахина» обозначает возможность иметь при себе минимальное, достаточно комфортабельное собственное пространство. Вы употребляете также выражение – «переносные ментальные окна». Ведь покорение Чужих возможно только при множестве условий. Эти условия – как многие грани – соединяются в новую поэтику объединяющего пространства. Вы называете прежде всего пять аспектов: мифология мореплавания и мифология судовых помещений; христианская религия как ритуальная сеть, которая позволяет улавливать пограничные ситуации и справляться с ними; культивирование лояльности по отношению к правителям страны-отечества; научное постижение внешнего пространства; и, наконец, лингвистическое постижение внешних знаковых миров, полное проникновение в них. Разве все это не связано друг с другом неразделимо? Как бы Вы расставили временны́е и структурные приоритеты?