Книга Волшебный дом - Джеймс Герберт

Майкрофт задержался у двери в прихожей, и на мгновение я подумал, что он собирается выйти через нижнюю дверь, но он обернулся к Мидж и проговорил:

— Я готов быть твоим союзником в любое время, когда понадоблюсь, когда ты найдешь в себе мужество. А чтобы найти, нужно искать.

Она смотрела на него, маленькая, растерянная, ее руки по-прежнему обхватывали колени, но в ответ не сказала ничего.

Потом Майкрофт прошел в прихожую и без колебания дернул входную дверь. Дверь открылась.

Я ожидал, что сейчас внутрь ворвется шквал, и приготовился. Но ничего не было. Даже легкий ветерок не пошевелил мои волосы.

Майкрофт шагнул в ночь, остальные столпились у него за спиной, словно боясь отстать, а я поспешил к двери, чтобы запереть ее. Но прежде, чем сделать это, я посмотрел, как гости преодолевают каменные ступени; темнота замедляла спуск. Не предвидь я вызванных этим для меня же самого неудобств, я бы пожелал, чтобы хоть один из них упал и сломал ногу.

Синерджисты скрылись за поворотом, и я немного расслабился, более чем довольный, что не вижу их больше. Но удивленно моргал в темноте, не понимая, как все так быстро успокоилось. Насколько я мог видеть, не шевелилась ни травинка, не колыхался ни листочек. Воздух был мягок и свеж, было приятно дышать.

А когда я снова вошел в дом, заперев за собой дверь, то даже летучие мыши утихомирились — сверху не доносилось ни звука.

И только тяжелый, затхлый запах тревожил меня.

Призраки

Но это было еще не все в ту ночь.

Когда позже я проснулся, в спальне было очень темно, тени смешались между собой, и некоторые части мебели стали больше, чем были на самом деле, превратились в зловещие силуэты, которые не просто замерли, а словно затаились.

Мидж сидела на кровати рядом, и меня разбудило то ли ее движение, то ли созданное ею поле напряжения, потому что она не прикасалась ко мне и не звала.

Меня охватила тревога, и, не таясь, я приподнялся на локте. Когда я прикоснулся к Мидж, ее рука была одеревеневшей и неподатливой, а кожа покрыта пупырышками.

— Что случилось? — прошептал я настойчиво, сам не понимая, почему шепчу.

Мидж ответила не сразу.

Я потянулся к выключателю на лампе, но Мидж меня остановила.

— Они были здесь, — прошептала она. — Ах, Майк, они были здесь.

Я повернулся к ней и в темноте схватил за плечи.

— Кто был? О чем ты?

Она задрожала в моих руках.

— Я чувствовала их обоих. — В ее шепоте слышался какой-то неуверенный трепет. — Я чувствовала, что могу протянуть руку и потрогать их. Они были здесь, в этой комнате.

— Мидж, о ком ты, черт побери?

Я услышал, что она плачет, но когда заговорила снова, в ее голосе не было печали.

— Мама... и отец. Они пытались что-то сказать мне. Им нужно, понимаешь?

Я прижался к Мидж, и моя кожа тоже покрылась пупырышками.

День рождения

Наутро я проснулся не сразу.

Все еще с мутью в голове, я повернулся на бок, чтобы прижаться к Мидж. Но ее не было.

Приподняв тяжелые, как гаражные ворота, веки, я скосил глаза, чтобы убедиться в том, что уже сказало прикосновение (или отсутствие такового). Дальнейшие мысли потекли более лениво, им понадобилось время, чтобы собраться, но воспоминания о предыдущей ночи и о случившемся после ухода Майкрофта наконец прогнали последние остатки дремоты.

Я повернулся на спину и уставился в потолок. Холодный свет дня и все такое прочее: тревожные эпизоды ночи, оба, теперь казались нереальными. По размышлении не создавалось впечатления, что синерджисты представляют серьезную опасность; я хочу сказать: и я, и Мидж не настолько наивны, чтобы попасть под их влияние, мы не дети, чтобы воспринять этот смехотворный культ. Мы взрослые, и нам не так просто что-то внушить. И все же Майкрофт не на шутку охмурил Мидж, это не вызывало сомнений, и я понял, что этот человек не так прост, что при первой встрече я недооценил его харизму. Может быть, это и способствовало совращению — его заурядность, отрицающая всякую возможность шарлатанства.

После его довольно-таки позорного отбытия прошлой ночью Мидж и я были слишком взвинченны, чтобы спокойно обсудить происшедшее и к чему оно может привести. Когда я еще раз повторил, что в самом Грэмери происходит что-то неладное, Мидж сказала, что слишком устала для дальнейших препирательств и ложится спать.

Я пошел за ней, призывая посмотреть на вещи здраво (здраво? То, на что я предлагал посмотреть, мне самому казалось безумием!), но она не захотела. Назвала меня зашоренным. Это действительно вывело меня из себя — ведь именно она-то и не хотела видеть все чудеса, происходившие вокруг нас! Взять хотя бы эту ночь с воющим ветром, сотрясавшим весь коттедж, с летучими мышами, устроившими бурю в мансарде, — и все улеглось, как только Майкрофт открыл дверь, чтобы уйти. Возникает вопрос: а был ли ветер-то? Может ли ночная буря так мгновенно затихнуть? А посмотреть, как это место влияет на синерджистов! Боже, Джоби чуть не грохнулся в обморок прямо у нас на глазах, а Кинселле уже второй раз пришлось бежать из Грэмери. Я продолжал, и продолжал, и продолжал еще, пока в конце концов сам не выбился из сил. Я вывалил все: и загубленную картину, и галлюцинации Боба — и мои галлюцинации, Боже! — исцеление дрозда, доверчивость птиц и зверей, очевидное возрождение сада. Даже нашу головокружительную любовь (до недавнего времени), даже великолепный пейзаж на мольберте (пока он не был погублен) и даже мою вдохновенную игру на гитаре. Я вытащил на свет все, что мог припомнить.

Но это было все равно что говорить с зомби. Мидж ничего не желала знать.

И все же она заинтересовалась, когда я выдвинул теорию, что, может быть, это она вылечила мою обваренную руку, а не Майкрофт со своим волшебным снадобьем и шарлатанской ментальной зашитой. Все дело в ней, и что-то магическое в самом Грэмери, в его стенах, в земле, в атмосфере — все это его чертово наследие! — действовало через НЕЕ. Она, Мидж Гаджен, была невольным катализатором и посредником, а может быть, даже инициатором. Как раньше Флора Калдиан! И все, кто жил в коттедже до нее!

Я путался, придумывал, высасывал доводы из пальца. Или так мне представлялось. Может быть, моя усталость и эмоциональное напряжение, в которое я сам себя вогнал, привели меня к тому редкому состоянию, когда верх берет подсознание и возникают мысли, которые обычно смутны или даже непостижимы.

А может быть, только может быть, его, мое подсознание, подтолкнуло нечто более глубокое и еще более таинственное, что-то полностью внешнее.

И когда я закончил, когда высказал все, мне стало неинтересно. Я больше не мог держать глаза открытыми, мне пришлось стянуть с себя одежду и заползти в постель, я был в полном и явном изнеможении и ничего не соображал.