Книга Моя пятнадцатая сказка - Елена Свительская

Тэцу криво усмехнулся:

«Размечтался, придурок!»

Становилось все труднее дышать.

«А, может, все-таки… Все-таки, жить?..»

Он снова молча расшиб руку.

По больному месту. Об стену.

И беззвучно давясь слезами, сполз на пол.

«Самураи не плачут перед смертью… Но я-то — не самурай! И вообще… мне… все равно… теперь… все… равно…»

Мир куда-то поплыл.

«Интересно, когда заметят? Успеют или нет?..»

«Да заткнешься ты или нет?!»

Потолок расплывался… серым.

«Увидеть бы снова небо… голубое… небо… я… люблю… его»

* * *

— Ну, выгнали и выгнали! Бывает! — хрипло сказал Макото, — И что ты сник? Ужели же пойдешь и взрежешь себе живот? Или, может, получше, поговорим о моем предложении?

— Заткнись, голландец! — выругался Мацу, замахиваясь на него наполовину пустым сосудом, отчего часть сакэ выплеснулась спутнику на лицо, — А то об твою голову разобью!

И бродяга ронин, слизнув стекающие по лицу капли, отметил, что дряное сакэ.

Потом очевидцы говорили, что высокий самурай неспешно допил остатки вина, а потом так же неспешно вытащил из ножен катану. Впрочем, пока два воина молча осыпали друг на друга ударами, да и задолго после того, кто и как начал ту драку, не вспоминали. Люди толпились поодаль, с интересом наблюдая за поединком: горожане отдельно, стайка купцов отдельно — и только один просачивался между собравшихся, предлагая «купить наивкуснейших рисовых колобков, чтобы полакомиться зрелищем и их нежным, свежеприготовленным, вкусом». Прохожие из самураев, когда и их занесло на ту узкую, впрочем, как и другие, улицу города Эдо, также остановились посмотреть. С их стороны время от времени доносились скудные реплики, посвященные тому или иному удару, ловкости, противников или их технике. А вот зрители попроще на комментарии не скупились.

Наконец, Мацу без особого напряжения — в то время как его противник уже начал было выдыхаться — взмахнул мечом, рассекая плечо соперника надвое. Тот упал, дернулся, расплескивая кровь, и затих. Мацу молча вытер меч о края его одежды. Спокойно вернул свою катану в ножны. И двинулся по улице, ступая твердо, не смотря на выпитое сакэ. Воины расступились — без почтения, но с некоей долей уважения. Горожане же и торговцы — едва не кинулись врассыпную. Торговец рисовыми колобками и вовсе лоток уронил, едва на него лег невозмутимый и прохладный взор убийцы. Торговец почему-то стал кланяться и извиняться, а пара мальчишек — судя по хищно блеснувшим глазам, из бедноты — кинулись воровать белые шарики, присыпанные дорожной пылью вместо приправы. И обобранный хозяин даже не рискнул кинуться за ними.

Один из наблюдавших за поединком самураев, помоложе, предложил сказать хозяину про толкового бойца. На что ему ответили, что этот воин — Мацу, драчун, каких поискать, и толку от него не будет. И молодому воину прилетело за деловитость: тычком в спину, мрачным взглядом, предложением «заткнуться деревенщине» и вообще приказом срочно поставить в известность о поединке главного из клана. Воины быстро ушли — и люди простые с поклонами пропускали их. Все прошли, кроме самого молодого. Взгляд того упал на торговца рисовыми пирожками, потерянно собиравшего в треснутый лоток остатки товара.

— Посмотри на меня! — сердито сказал воин.

Торговец замешкался всего ничего. И это было воспринято как повод: лезвие катаны выскользнуло из ножен — и голова упала прочь. Зрители поединка и этой, очередной трагедии, побелели, но смолчали: жить хотелось им всем. А самураю-то что? С него за убийство дерзкого простолюдина не спросят. Воин довольно вытер лезвие о грязную одежду торговца — и молча ушел, быстрыми, размашистыми шагами: выполнять поручение.

Главного в городе не случилось, пришлось разыскивать вне Эдо.

Так случилось, что путь воина проходил мимо маленького храма. У храма росла старая скрюченная сосна. Под сосной кто-то забыл цветок хризантемы. Белая сорванная головка светлела на земле ярким пятном, но посыльный не заметил ее.

И Мацу не заметил ее. Он тоже шел мимо этого храма, шел уверенно, хотя и нес два сосуда с сакэ. И отхлебывал то из одного, то из другого. Зато сосну приветствовал, торжественно взмахнув перед ней сосудом пополнее. Как ни как, его Мацу в честь сосны и назвали. Чтоб жил долго как сосна. В смысле, чтоб много боев пережил и сильным стал. Пережил. И с пару десятков битв, и с полсотни поединков. Или даже поболее — с некоторых пор уже не считал. И отца пережил. И деда — вояка был хоть куда! И всех вообще пережил…

— Зачем? — прокричал мужчина и громко, надрывно расхохотался, — Жить зач-е-е-е-м? Уже много повидал, долголетие-то зачем?

Но раз родители велели жить долго как сосна, то надобно исполнять.

Что-то хрустнуло сверху, хряснуло… взвизгнуло… Взвизгнуло?.. Это что еще за диковинный птиц?! По деревьям визжит!.. Голландцы, что ли, завезли?

Мацу поднял голову, сощурился недоуменно. Над головой, в ветвях, кажись, что посередине, торчали и визжали босые истертые ноги. Белоснежная нежная кожа ступней кровоточила и здесь, и там. И кое-где их белизна затерлась грязью. Ноги болтали и визжали… Точнее, визжала девка, под чьей ногой, кажись, сломалась хрупкая опора. Ярким пятном между скрюченных ветвей и темной колючей хвои светлело ее кимоно. Судя по ткани шелковой, да по вышивке цветочной и нежной — девка-то не из простых.

Тут босая нога наконец-то нащупала новую опору, ойкнула покорительница вершин, осторожно ступила на другую ветку, потолще. Зашумела хвоя, хрустнули ветки. И из пелены ветвей и хвои выглянуло сверху вниз лицо. А вот лицо бы спрятала, бесстыдница! Видно-то из разошедшегося да изодранного подола слишком много всего! Хотя ноги хороши… и кожа такая светлая, какую в веселом квартале редко у кого из девок видал…

Недолго они смотрели друг на друга: матерый воин и хлипкая девчонка. Вскоре зашумели где-то на дороге.

— Воины. Конные, — спокойно заметил Мацу, — Спешат. И ругаются.

Расширились от ужаса глаза, смотревшие сверху.

— Не выдавай! — взмолилась покорительница сосны.

И до мужчины наконец-то доперло, как эта хилячка сумела взобраться по сосне, да еще и так высоко. Хотя ему-то что? Уж какая только слава не тянулась за ним, а вот в доброте его упрекнуть язык бы не повернулся ни у кого! Мацу опустил голову и задумчиво отхлебнул из полупустого сосуда. Сакэ было — дрянь. Жизнь, впрочем, тоже. Раньше-то хоть драки радовали, а теперь и этого лишился. А соперник что посильнее приходить не спешил… Теперь и вовсе хозяин осерчал за тот поединок со слугой его приятеля по стихоплетству — и выгнал с позором. Разрезать бы кишки. Ему или себе. Да мстить за него некому, ругать его некому. А потому злость брала, и на тот свет не хотелось торопиться. Хотя… поединок бы… И соперника посильней.

Мацу задумчиво посмотрел на небо. Светлое, голубое… красивое небо… его любимое. Да испуганные черные глаза меж ветвей испортили все удовольствие. Опустил голову, вздохнул, снова отхлебнул рисового вина. Тут и всадники подоспели. Конные воины. К чему такая спешка?