Книга Правила секса - Брет Истон Эллис

— Ну, — задумчиво проговорила Анна, — я буду просто диетическую колу.

Скотт поднял на нее озабоченный взгляд:

— Ты сегодня не пьешь?

— Ну, не знаю, — произнесла Анна, смягчаясь. — Рискну — я буду ром с диетической колой.

Официант удалился. Анна спросила нас, были ли мы на последней выставке Алекса Каца. Мы ответили, что не были. Она спросила про Виктора.

— Кто такой Виктор? — поинтересовался Скотт.

— Ее парень, верно? — ответила ему Анна. И взглянула на меня.

— Ну, — произнесла я, не в силах заставить себя сказать «бывший», — я разговаривала с ним пару раз. Он в Европе.

Шон опростал свой стакан, как только его принесли, и махнул официанту, чтобы принесли еще.

Я старалась поддержать разговор с Анной, но чувствовала себя совершенно потерянной. Пока она рассказывала мне о преимуществах музыки нью-эйдж и рисовых пирожков с пониженным содержанием соли, во мне что-то вспыхнуло и пронзило насквозь. Я и Шон через четыре года. Я взглянула через стол на Шона. Он обсуждал со Скоттом его новый проигрыватель компакт-дисков.

— Ты должен его послушать, — говорил Скотт. — Звук… — он помедлил, в экстазе закрыв глаза, — фантастический.

Шон не глядел на меня, но понял, что я смотрю на него.

— Да? — кивнул он.

— Да, — продолжил Скотт. — Купил сегодня нового Фила Коллинза.

— Ты должен послушать, как классно на нем звучит «Sussudio», — согласилась Анна.

Они оба фанатели от Genesis в Кэмдене и как-то на моем первом курсе заставили меня слушать «Lamb Lies Down on Broadway»[35], когда мы втроем укокошились. Но что тут поделаешь?

Шон сидел безучастно, со слегка вытянутой физиономией. И хотя именно в тот момент я осознала, что не люблю его и никогда не любила, что действовала, повинуясь какому-то странному импульсу, я все же надеялась, что он думал то же, что и я: не хочется, чтобы вот так все заканчивалось.

Той же ночью мне приснился наш новый семейный мир. Мир, в котором жили я и Шон. Посреди сна Шон превратился в Виктора, но мы все еще были умны, молоды и разъезжали на «БМВ», и пропажа Шона мало на что повлияла. По ходу сна мы не только голосовали — мы голосовали за того же человека, за которого отдали голос наши родители. Мы пили воду «Эвиан», ели киви и поедали булочки из отрубей; я превратилась в Анну. Шон, ставший Виктором, затем превратился в Скотта. Это было неприятно, но терпимо, и неким необъяснимым образом я чувствовала себя в безопасности.

На следующее утро за завтраком, состоящим из булочек с отрубями, киви, воды «Эвиан» и пырейного сока, Анна обмолвилась о покупке «БМВ», и я едва удержалась от крика. Было ясно, что это не лучший период моей жизни; крыша поехала явно.

Ночью Шон лежал рядом со мной, а я думала о ребенке, о котором Шон никогда не говорил. Он язвительно сетовал на Анну и Скотта, какие, мол, они жалкие, у меня же были странные, необъяснимые позывы позвонить матери или сестре в ее Род-Айлендскую школу дизайна; позвонить и объяснить им, что происходит. Но это, как и мои сомнения насчет отношений с Шоном, прошло.

В последнюю нашу ночь в лофте он повернулся ко мне и сказал:

— Я помню первый раз, когда мы…

Он замялся, и я знала, что он хотел сказать: трахнулись, переспали, занимались этим, жарились на полу, — но он не смог заставить себя сказать, слишком сильно смущался, поэтому тихо произнес:

— …встретились.

Я внимательно посмотрела на него:

— Я тоже.

Он вспотел, волосы прилипли ко лбу. Я курила его сигарету, наши лица были голубыми в свете телевизора. Простыня была стянута как раз настолько, что мне были видны его лобковые волосы. Я была в футболке.

— Тогда, на вечеринке, — произнес он.

Его лицо стало грустным — или мне показалось? Затем это выражение исчезло. Когда он прикоснулся ко мне, мой шепот был убийственно отчетливым, и я произнесла только:

— Мне жаль.

А он спросил меня:

— Почему же ты не сказала мне, что любишь этого парня?

— Кого? — переспросила я. — Ты о Викторе?

— Да.

— Потому что боялась, — сказала я, и, может быть, в какой-то степени где-то так оно и было.

— Чего? — спросил он.

Я вздохнула, мне захотелось испариться, и, не глядя на него, я выговорила:

— Боялась, что ты меня оставишь.

— И ты хочешь, чтобы я ему нравился, — спросил он растерянно, — ты же это сказала?

Ни поправлять его, ни повторять свои слова мне не хотелось, поэтому я сказала:

— Да. Ты ему нравишься.

— Он меня даже не знает, — сказал он.

— Но он знает о тебе, — солгала я.

— Великолепно, — пробормотал он.

— Да, — сказала я, думая о Викторе, думая, как человек может знать и все еще надеяться. Я закрыла глаза, попыталась заснуть.

— Откуда ты знаешь, что это не от… неге ? — в итоге спросил он, нервничая, мучаясь подозрениями.

— Потому что не от него, — сказала я.

Это был, наверное, наш последний разговор. Он выключил телевизор. В комнате стало темно. Я лежала, держась за живот, провела пальцами вверх, потом вниз по животу.

— У них есть Sex Pistols на компакте, — произнес он. Его слова повисли как обвинение непонятно в чем,

брошенное в мой адрес.

Я заснула. На следующее утро мы уехали.

Пол

Просто еще одна ночь. На дворе декабрь, я и Джеральд в общем корпусе, смотрим телик перед рассветом в субботнее утро, мы все еще слегка пьяны и под грибами. Больше ночью делать было нечего. Фильм назывался «Босые врачи деревенского Китая» или вроде того, а вечеринка была безнадежно тухлой.

Там был Виктор Джонсон, и, хотя эта их с Барыгой Рупертом выходка — они выдали «Тайному Санте» в исполнении Тима колбочку со спермой и клизму и жутко веселились, когда Джерри Робинсон рыдала в ванной, открыв подарочек, — показалась мне отвратительной, все же я не смог удержаться и не пофлиртовать с Виктором. Мы скурили косяк, и он все меня спрашивал, где же Джейме Филдз. Я слышал от Раймонда, что Виктор побывал в закрытой психиатрической клинике, а значит, у меня больше шансов, чем пятьдесят на пятьдесят, затащить его в постель. Когда он предложил мне бутылочное пиво, я поблагодарил его и спросил:

— Так как ты поживаешь? Он ответил:

— Фантастически.

— Где ты был? — спросил я его.

— В Европе, — сказал он.

— И как там?