Книга На златом престоле - Олег Яковлев

— Тебе... Красота твоя, как эти разноцветные лепестки. Васильки, ромашки.

— Спаси тебя Бог, Избигнев. Только... Не надо, не ухаживай за мной... У меня есть жених... Он должен приехать... Скоро приехать.

Вмиг рухнуло, исчезло, растворилось без остатка только что владевшее Избигневом светлое чувство. Ему казалось, что он пробуждается от некоего сладкого сна и окунается в суровую серую жизнь с её извечной большой и малой суетой. Ингреда, нюхавшая ароматы даренных цветов, была воистину призрачной сиреной, неким привидением из свейского или датского каменного замка, неведомо как принесённым сюда через тысячи вёрст и, может, через года и столетия. Избигнев отшатнулся, положил крест. Девушка не исчезла, она всё стояла посреди покоя с цветами в руках, с ласковой и смущённой улыбкой, с венцом в волосах.

— Прости, не ведал, — шепнул Избигнев и, пятясь, вышел в тёмный ставший вдруг холодным переход. На стене колыхнулся факел.

Он спустился в гридницу и сел за стол чуть в стороне от товарищей, которые вполголоса рассуждали о сегодняшней поездке.

— Дело верное, — говорил один дружинник, светлоусый верзила в малиновом кинтаре[218]. — Князь наш разумом не обижен. Знает, что деять.

— Всё одно — опасно. Мстислав — муж гневливый. Как бы лиха не сотворил нам, — возражал ему другой гридень.

Избигнев слушал эти разговоры, но как-то совсем не волновали они, не трогали его душу. В сердце его царила Ингреда — чужая невеста. Вот, верно, выйдет замуж, нарожает детишек, и забудет мимолётную встречу с неведомым галичанином. Избигнев горестно вздыхал.

Кто-то сзади грубо толкнул его в плечо. Ивачич резко обернулся.

Старый знакомец Фаркаш, в роскошном синем кафтане, в шапке с пером, с залихватски закрученными усами, возник перед ним. Злобно сверкали глаза угра, десница тянулась к сабле на боку.

— Вот ты где! Не ждал. Но оно и к лучшему, — процедил он сквозь зубы. — Не закончили мы в Эстергоме наш спор. Предлагаю разрешить его на саблях... Не откладывая, здесь, во дворе. А то у меня тут невеста. Вот убью тебя и женюсь! — Хвастливо заявил он и неожиданно громко захохотал.

Невеста... Избигнев сразу подумал об Ингреде. Почему-то ему самому захотелось драться. Да, конечно, Фаркаш прав! Тотчас, во дворе! А там видно будет, чья невеста!.. Опять глупость идёт на ум! Что за чепуха?! И при чём тут Ингреда?! Путались мысли в голове, одно знал Избигнев твёрдо: их спор молодецкий должен быть решён.

...Сверкали, разрезая воздух, скрещивались со скрежетом харалужные сабли. Избигнев нападал, потом оборонялся, хладнокровно отбивая косые стремительные удары угра. Фаркаш багровел от злобы, кричал по-угорски обидные слова, рубился с яростью, но одолеть противника покуда не мог.

В разгар поединка, когда окружившие их дружинники, подбадривая бойцов, уже начинали терять терпение, ожидая, чем же закончится эта их схватка, прорвалась и с отчаянным бесстрашием бросилась под смертоносные клинки Ингреда. Неожиданно сильно и цепко ухватила она сражающихся за запястья и с силой вывернула их, да так, что у обоих мужей сабли вывалились из рук.

— Петухи! — В глазах её полыхал гнев. — Что творите?! Надоело жить?! Прекратить!.. Немедленно прекратить!

— Во девка! — Восхищённо пробасил кто-то из собравшихся во дворе ратников.

— Такая и в полымя кинется!

— Вовсе страха нету!

— А длани экие крепкие! У обоих сабли пани!

Галичане и люди Риксы восхищались, качали головами.

Избигнев стоял молча, ошарашенно глядя то на Ингреду, то на Фаркаша, то на свою обронённую саблю. Боли в руке он не ощущал, хотя, надо сказать, не слабо ухватила его рассерженная девица. Неожиданно у самого лица его возник маленький кулачок.

— Ты чуть не убил моего жениха!

— Не ведат, что он — твой жених. У нас с ним давний спор. Всё никак не можем его завершить.

— И нечего! Не смейте! Стыдно, княжеские люди, а как... дети... Негодные мальчишки!

Прелестен был тонкий голосок с акцентом. Избигнев невольно улыбнулся, чем вызвал недоумение и гнев девушки.

Тем временем Фаркаш, буркнув недовольно:

— Встретимся ещё! — подобрал своё оружие и поспешил скрыться меж деревьями в саду.

— Не смейте! — в сердцах топнула Ингреда ножкой в кожаном выступке[219]. — Почему вы все такие?! Кровь льёте, убиваете, калечите друг дружку! А?! Вот ты! — обратилась она снова к Избигневу. — Подарил мне цветы, говорил добрые слова — и чуть не убил ближнего своего! Не знаю, что у вас за спор. И знать не хочу! — она брезгливо махнула хорошенькой белоснежной ручкой. — Но нельзя его решать оружием. Предоставьте Богу и времени решать.

— Ты права, милая девушка. Мы — плохие люди, грубые и жестокие. Не можем, чтоб не драться, — тихо промолвил Избигнев.

Толпа отроков и гридней вокруг них схлынула, рассосалась. Стояли они вдвоём на ровной вытоптанной площадке, окружённой высокими липами.

Ивачич встал на одно колено, склонил голову и поцеловал край платья Ингреды.

— Я виноват... Должен был догадаться... Да я и так догадался... Но у нас давняя неприязнь... Он первым начал... Я ответил... Не мог по-иному... Один раз тогда, под Перемышлем, не удалось оружье скрестить. Во второй раз угорская королева прекратила наш поединок. Как и ты, прибежала, велела вложить сабли в ножны. Теперь ты...

Ингреда молчала, стояла с гордо поднятой головой, слушала. Гнева в глазах её уже не было, любопытством светились хорошенькие глазки, разгладились морщинки на высоком челе.

Избигнев не выдержал. Сказал, неожиданно даже для самого себя:

— Ингреда, дева милая! Жалимая! Брось, не выходи за Фаркаша! Он грубый и жестокий человек. И хвастлив не в меру. Выходи за меня. Любить тебя до скончания дней буду. Красавица, умница моя! Несчастна будешь ты с ним!

Ответом были сверкнувшие вновь гневом прозрачные серые глаза.

— Как ты смеешь?! — ожгли его полные изумления и злости слова. — Явился тут! Чуть не убил!..

Рыдания оборвали речь Ингреды. Закрыв руками заплаканное лицо, бросилась она вглубь сада. Громко зашуршала потревоженная листва. Расступились на миг, пропуская её, ветви дерев.

Избигнев с отчаянием посмотрел ей вслед и метнулся к крыльцу.

...Вечером, когда лежал он в утлом покое, который выделила им на двоих с Семьюнком королева Рикса, вдруг нарушил его безрадостное тоскливое одиночество настойчивый громкий стук в дверь.

Ингреда, простоволосая, в тёмном дорожном плаще с капюшоном, решительно опустилась на лавку. Сколь быстро менялось её настроение! Улыбка уступала место гневу, гнев — радости. Сейчас же она выглядела какой-то умиротворённой, потишевшей. Сказала просто, без затей: