Книга Москитолэнд - Дэвид Арнольд

Я дышу.

Вот он, мой спасательный круг, прилеплен скотчем прямо на табличку «ЗДЕСЬ ВЫ НАЧНЕТЕ ЗАНОВО». Палочный шедевр. Программка стадиона «Редс». Самое, мать его, физическое и неизменное доказательство реальности – мое имя, написанное на обложке. Я срываю программку с вывески, вместе со скотчем оторвав с радужной палитры чуток фиолетового и желтого. Листаю страницы, нахожу драгоценный рисунок Уолта, но почему-то знаю, что есть еще что-то…

На следующей странице, поверх столбиков с показателями «Кабсов», послание от моего палочного соратника:

Эй эй мим! Ха. Бек сказал што мы едем, значит мы едем, но я уже суперсильна па тибе скучаю. Будем делать дела, и еще я думал о нашей первой встречи под мастом и какая ты смишная када спишь, и может я никада ни гаварил. но Еще и красивая. Ты выглядила красива. так што я буду скучать па тибе пока тибя не будет, но он сказал, што мы можем увидеться на игре, и мы так и сделаем, увидимся на игре. Очинь очинь жду встречи!

Искрини и навеки твой.

Уолтер

Я думала, что больше не могу плакать, но ошиблась.

Перелистнув страницу, вижу безрассудный почерк Бека поверх фото стадиона откуда-то с воздуха. И сквозь слезы смеюсь над приветствием.

ДОРОГОЙ МАДАГАСКАР

«– Я не знаю, как с тобой попрощаться, – сказала Мим, глядя в потрясающе офигенные глаза Бека Ван Бюрена

– Знаю, – ответил Бек потрясающе офигенным голосом».

Как тебе, Мим? Это для моих мемуаров – «Правдивая история офигенного Беккета Ван Бюрена». Не слишком надуманно? Ладно, а если так:

«– Я не знаю, как с тобой попрощаться, – сказала она.

– Знаю, – ответил он».

И боже, Мим, я тоже не знаю. Совсем не знаю как…

Но я тут подумал…

По дороге сюда Уолт показал мне фотографию. Он со своей мамой на фоне «Ригли-филд», и не в курсе, видела ли ты ее, но, Мим, парнишка там такой счастливый! Будто ему вручили пожизненный запас «Маунтин Дью», вот настолько счастливый. И возможно, его мама умерла, но вдруг нет? Как бы там ни было, если у Уолта где-то есть родные, я намерен их отыскать. До Чикаго путь неблизкий, но, думаю, Дядя Фил справится. Ты нашла свой дом. Теперь черед Уолта.

Вчера я пообещал не покидать тебя молча. Пожалуйста, поверь, когда я скажу, что сдержал обещание. И хотя я все еще понятия не имею, как с тобой попрощаться, зато знаю одного потрясающе офигенного персонажа, который хотел бы попробовать еще раз. Так вот:

«– Я не знаю, как с тобой попрощаться, – говорит она.

– Знаю, – отвечает он.

Они сидят рядом, пытаясь найти несуществующие слова. И у нее получается:

– Может, это просто не должно быть… твердым “прощай”, понимаешь?

Он смотрит на нее, недоумевая, чем же заслужил такую удачу.

– А каким, жидким?

– Ну да. Я предпочитаю жидкие прощания твердым.

– Так и быть, – говорит он, легонько целуя ее в лоб. – Когда придет время, ты получишь свое жидкое „прощай“».

КОНЕЦ

С ЛЮБОВЬ,

АФРИКА

Р.S. Уверен, ты уже и сама догадалась, но я вроде как угнал твой грузовик. Чтоб ты знала, чувствую себя засранцем. Пожалуйста, не выдвигай обвинений. Я расплачусь с тобой на игре. Что подводит меня к главному…

Р.Р.S. Твое жидкое прощание на следующей странице…

Едва дыша, переворачиваю страницу и вижу расписание игр «Редс» на будущий год. Один матч обведен: открытие сезона, «Редс» против «Кабс». А рядом всего два слова красным: «Запомни рандевувски!»

Я представляю Уолта с мотыльком в бутылке, Бека с камерой на шее, и мы стоим втроем возле статуи какого-то древнего бейсболиста, ставшего нашим маяком. Сезон открывается в начале апреля, и вдруг кажется, что до весны еще так невыносимо далеко.

– Ты в порядке, Мим?

Поднимаю взгляд и думаю, давно ли Кэти тут стоит.

– Да, – говорю, запихивая программку в рюкзак. – Нашла ключи?

Она звенит связкой:

– Они все время валялись в сумочке. Ну что? Как насчет китайской еды?

Я цепляюсь большими пальцами за лямки рюкзака и вместе с ней спускаюсь по каменным ступенькам.

– Может, лучше мексиканской?

– Если честно, мне уже все равно какой, лишь бы побыстрее. – Кэти откидывает крашеный локон с лица. – Иззи проголодалась. И, кстати, нам, вероятно, придется разбить дорогу на два дня, половину сегодня, половину завтра, я в последние дни быстро устаю.

Она трет живот, и мне опять любопытно, чувствует ли сестренка прикосновения своей матери. Надеюсь, да. И надеюсь, она знает, что родительская любовь – это не ерунда. Что она огромная, возможно, больше всего на свете. Это мини-гольф-любовь, коей никогда не испытывали люди вроде Клэр и Калеба. Наверное, этим двоим просто не дали шанса. Ведь будь у них отцы, позволяющие им выигрывать в дурацких играх, или матери, которые терли бы беременные животы, успокаивая Зародыша-Клэр и Зародыша-Калеба, мол, да, мир донельзя испоганен, но все же в нем есть красота, и она ждет их… в общем, может, тогда Клэр и Калеб выросли бы иными.

Я наблюдаю, как Кэти идет к машине, и думаю о папе… о том, что его сестра и первая жена были невероятно сложными женщинами, склонными к размышлениям о трагической реальности и отчаянии. Неудивительно, что он просил избегать этих тем в письмах к малышке Изабель. И неудивительно, что он в итоге прикипел к Кэти Шерон-Мэлоун, официантке с накладными ногтями, совершенно незамысловатой женщине, склонной к болтовне о поп-культуре и веселью.

Взявшись за ручку пассажирской двери «крузера» я поверх крыши смотрю на Кэти.

– Ты поэтому не хотела, чтоб я ей звонила, – говорю. – И поэтому она перестала писать. И поэтому папа перевез нас в другой штат. Чтобы я не видела ее такой. Чтобы мы все могли… начать заново.

– Возможно. Но потом мы хотели, чтобы ты ее навестила, и… – Она открывает дверь, замирает. – Давай не будем, ладно?

– Что не будем?

– Обмусоливать эту тему до чертиков в глазах, пока она настолько не въестся, что… уже ничем из мыслей не вытравишь. Понимаешь?

Самое смешное, что я понимаю. Очень хорошо понимаю.

В машине Кэти включает радио. Чудо из чудес, чудесный Стиви, мать его, Уандер спешит рассказать нам, на кой он позвонил.

– Прости. – Кэти краснеет и переключает станцию.

Скрепя сердце, я переключаю обратно на Стиви. Затем вытаскиваю из рюкзака банку из-под кофе и протягиваю Кэти:

– Держи. А еще извини. А еще… я верну тебе деньги.

Она берет банку и, пожав плечами, бросает ее на заднее сиденье.

– Научишь меня вот так стричься, и мы в расчете.