Книга Софья Палеолог - Татьяна Матасова

Как Фиораванти удалось соединить, казалось бы, несоединимое? Здесь сыграл свою роль не только гений мастера. Исследователи не раз обращали внимание на общие — византийские — истоки итальянского и древнерусского искусства. Более того, итальянская и русская духовность эпохи Средневековья при всех канонических и региональных отличиях опиралась на единые, общехристианские ориентиры. Отшельничество основателя ордена бенедиктинцев святого Бенедикта Нурсийского (VI век), бессребреничество святого Франциска Ассизского (XIII век) напоминают о тех же добродетелях и идеалах, что и подвиги «игумена земли Русской» Сергия Радонежского и его многочисленных учеников. Общее чувство прекрасного, несомненно, было и у русских людей, и у жителей Апеннинского полуострова, восхищение миром Божиим, охватывавшее святого Франциска при взгляде на цветущие поля Умбрии, сходно по духу с благостным созерцанием русского разнотравья православными святыми. Думается, именно эти культурные заряды, но многом не осознанные самим Фиораванти, но действующие в нем, в определенной мере способствовали тому, что он прекрасно понял своего заказчика и смог воплотить его идеи.

* * *

Освящению собора предшествовали два события. Во-первых, Аристотель Фиораванти «в олтаре же над митрополичимъ местом крыж лятскии истеса на камени за престолом». Почему мастер сделал именно «латинский» крест, неясно. Вероятно, это говорит о причастности архитектора к «латинскому» миру, от которого он не отрекался. А может быть, он просто не чувствовал большой разницы между формами креста и изобразил тот, к какому больше привык. В этом, по сути, Фиораванти был прав: в православии каноническим считается не только привычный русским людям XV века осьмиконечный крест, но также и ряд других форм креста. Четырехконечный крест сегодня венчает, например, православный храм Великомученицы Татианы при Московском университете.

Злые языки могли винить «римлянку» Софью в том, что это она уговорила архитектора изобразить именно латинский крест. Но едва ли молодую мать, вымолившую у Господа сына на седьмом году супружества (старший сын Ивана и Софьи, Василий — будущий Василий III — родился в ночь с 25 на 26 марта 1479 года), сильно занимали богословские вопросы. Вытесанный в алтаре крест, конечно, не сохранился: по велению митрополита Геронтия, пришедшего на смену Филиппу, «крыж» приказано было «стесати».

Второе событие было связано с чином освящения нового собора. В среде духовенства возник спор о том, в каком направлении должен идти крестный ход во время чина освящения: с востока на запад, по солнцу — «посолонь», — или против солнца. Великий князь был не доволен тем, что процессия во главе с митрополитом Геронтием шла «против солнца». Оба эти эпизода омрачали торжество.

Но Фиораванти в день освящения собора чувствовал себя победителем. «Мастер от града Бонония» выполнил работу, о которой мечтал и которая понравилась заказчику. Он с чистым сердцем полагал, что его жизнь в России принадлежит отныне только ему и что он теперь свободен от каких бы то ни было обязательств перед великим князем. Власти Болоньи тоже мечтали, что их городской инженер вернется на родину и начнет реставрацию палаццо дель Подеста, проект которой он разработал еще до отъезда в Москву. Болонцы прислали Ивану III грамоту, в которой они печалились, что Фиораванти, «архитектор, наш лучший гражданин, продолжает находиться у Вашей светлости с немалым числом своих людей. И мы испытываем большую нужду в них всех…». Впрочем, власти Болоньи тут же заверяли великого князя, что они «переносят это спокойно и охотно, чтобы только угодить Вашей светлости», которой они «стремятся быть полезными». В Италии и по сей день в официальных документах в ходу подобные витиеватые обороты, которые ничего не значат. Ничего не значили они и тогда. Просто болонцы просили великого князя разрешить Фиораванти уехать домой.

Но Иван III не спешил отпускать мастера и насильно удерживал его в Москве. Больше того — когда в 1483 году Фиораванти сам попросил отпустить его, наложил на него опалу.

Причины этой опалы до конца неясны. Летописное известие о ней отличается сбивчивостью: в 1483 году «врач некии немчинъ Онтон приеха к великому князю, его же в велицеи чести держа князь велики его. Врачева же князя Каракучю царевичева Даньярова да умори его смертным зелием за посмех. Князь же великы выда его сыну Каракучеву. Он же мучивъ его, хоте дати на окупъ. Князь же велики не повеле, но веле его убити. Они же сведше его на реку на Москву под мость зиме да зарезаша его ножем, как овцу. Тогда же Аристотель, бояся того же, почал проситися у великого князя въ свою землю, князь же велики пойма его и ограбивъ посади на Онтонове дворе за Лазорем Святым».

Можно думать, что опала эта была связана с началом работы Фиораванти на главного политического конкурента Ивана III — одного из его младших братьев, удельного князя Андрея Большого, прозванного за вспыльчивость Горяем.

По наблюдениям знатока русской средневековой архитектуры В. П. Выголова, с 1479 до 1482 год в источниках нет ни одного известия о какой-либо деятельности Фиораванти в России. «А ведь он должен был что-то строить!» — восклицал искусствовед. И выдвинул гипотезу о том, что в начале 1480-х годов зодчий мог работать над возведением Никольского собора в Антониевом Краснохолмском монастыре (на востоке современной Тверской области). Такой вывод был сделан на основании того, что в конструкции собора много «итальянизмов».

Свято-Николаевский Антониев монастырь, основанный преподобным Антонием Краснохолмским в 1461 году, находился в уделе угличского князя Андрея Большого. Этот правитель развернул на подвластных ему территориях масштабное каменное строительство. Его желание отстроить свою резиденцию в Угличе и возвести несколько каменных храмов в окрестных монастырях во многом опередило сходные намерения Ивана III. По заказу Андрея Большого в Угличе был создан дворцовый комплекс, от которого до нашего времени сохранилась лишь Тронная палата, более известная как «дворец царевича Димитрия». Дворец Андрея Большого «был одним из наиболее пышных, богатых и интересных сооружений своего времени». По всей видимости, среди мастеров, выполнявших заказы Андрея Большого, был «живописец пресловущий» Дионисий, артель которого позже расписывала Успенский собор Московского кремля.

В начале 1480-х годов Андрей Угличский находился на вершине своего могущества и вполне мог пригласить Аристотеля Фиораванти, в тот момент, казалось, свободного от каких бы то ни было обязательств перед Иваном III. Фиораванти, имевший довольно четкие представления о своих обязанностях, рассматривал факт заключения с ним подрядного договора как залог нерушимости своих прав в России, как это всегда было с ним при дворах правителей Европы.

Но именно «самостоятельность» зодчего и могла возмутить «государя всея Руси». Иван III, плативший мастеру, в отличие от большинства итальянских суверенов, огромные деньги, «выписал» Фиораванти из-за границы для решения важных государственных задач. Великий князь вовсе не желал, чтобы архитектор работал на кого-то другого. То, что латинский «муроль» трудится на его потенциального врага, задело и оскорбило Ивана III. Последней каплей, переполнившей чашу терпения великого князя, могла стать как раз история 1483 года с лекарем Антоном Немчином, за которого Фиораванти решил заступиться.