Книга Иррационариум. Толкование нереальности - Дмитрий Лукин

Почему братьями не заинтересовались социальные службы, она не знала и выяснять не хотела. В конце концов, в их всеми забытый городок оные могли и не заглядывать. Фотографы же не заглядывали. До неё.

– У нас грязная люстра была, – глубокомысленно изрёк Антон и провёл пальцем по бело-салатовой полиэтиленовой скатерти. – И стол был грязный.

– Он и сейчас у нас грязный! – хохотнул Серёжа.

– Да. Но тогда по-другому грязно было.

Пару раз она осторожно заговаривала с мальчишками об их жизни – прошлой и настоящей. Они всякий раз отвечали, что сейчас всем довольны. Делают, что хотят. Идут, куда хотят. Еда всегда есть. Жаль только сосед – дядя Коля – исчез. Он всегда им прикольные штуки из дерева мастерил и чинил, чего надо в доме. И лестницу на балкон он соорудил. Тоскливо без него. Хотя, говорят, кто исчез – тем лучше. Братья очень хотели, чтобы доброму дяде было лучше.

– А с бабкой была бы тоска и мрак, – сказали. – Ну, с маминой мамой. Она злая. И грязная. Воняет.

Жила бабка где-то в другом городе, и дети к ней не хотели – вот и всё, что сумела выяснить Мирослава. От жителей города тоже ничего внятного не добилась. Живут себе дети и живут. Не голодные же? Не бесчинствуют? Не исчезают. Старший даже в школу ходит. Иногда. Да и младший с этой осени пошёл. Что ещё надо?

На оконном козырьке за стеклом прыгала тройка воробьёв, с любопытством заглядывала внутрь. Их здесь было много. На каждом шагу, куда ни глянь – воробей. Чирикают, скачут мячиками… Мирослава кинула им хлебные крошки. Воробьёв тут же прибавилось.

Когда она приехала, первым делом так и подумала: сколько же здесь воробьёв!

А Игорь любил котов. Да и она – тоже.

– Вы плачете? – послышался сзади голос.

Мальчишки доели и теперь топтались позади неё.

– Нет, что вы, – она быстро моргнула. – Просто я…

Она уставилась на холодильник. Там должно лежать кольцо. На коробочке. Рядом с орхидеей. Это – подарок Игоря. И кольцо, и орхидея – немногое, что она взяла сюда из прошлой жизни. Сердце глухо стукнуло. Неужели… Она покосилась на братьев, медленно подошла к холодильнику, провела рукой… На месте. Упало с коробки и чуть откатилось в сторону – видимо, слишком хлопнула дверцей. Она выдохнула. Выругала себя: как могла сходу так плохо подумать о мальчиках?

– Вы что-то потеряли? – спросил Сергей.

– Нет. Я… просто вспомнила одного человека. И мне стало грустно.

– Он умер, да?

Мирослава кивнула.

– От болезни?

– Нет, он… он… – голову пронзила острая боль, Мирослава сдавила виски. – Знаете, вы идите ребята. Мне тут ещё нужно… кое-что…

Как же больно. Словно огнём виски обожгло. Мирослава бросила всё, сменила город, чтобы только убежать от этой боли, а она всё равно – здесь, с нею.

Дети двинулись к двери. У порога остановились.

– Мы тоже скучаем по маме.

* * *

Чух-чух-чух.

Роза Алимовна почухала подмышки – одну, потом вторую. Не то, что бы они сейчас чухались – привычка у ней была такая, чухаться. От этого люди часто косились на неё недобро, а то и с опаской. Боялися, что зараза какая-то у ней. Во всяком случае, так ей муж бывший говорил – самой Розе Алимовне столь вопиющая ерунда в голову не приходила. С чего бы у ней – и зараза? Наверняка врал муж. Сам он зараза ещё та. С дитями бросил, «деревней чумазой» обозвал и ушёл к какой-то… городской.

Дитям, правда, помогал, да. Но в основном, конечно, она всё сама, да. А они подросли и… Не захотели жить с матерью, в общем. Они и раньше стеснялися матери. Особенно младший. Детвора во дворе насмешничала: мол, уборщица ваша мать и толстуха вонючая. И младший с ними смеялся. А старший, напротив, лез в драку с юмористами. И всё же, когда стали перед выбором, где жить, оба выбрали не её. Ох и горя было. Вот она и подалася в город ентот. Кто-то ей посоветовал – езжай, мол, там хорошо, в себя придёшь.

А что ж я тут делать буду? – подумала она, едва прибыв.

Пошла по совету в Центр, ентот, занятости. Все туда идут, как приедут – так ей сказали.

А там мужчина в очках и с бородой и говорит:

– Как раз вы-то нам и нужны! Именно вас нашему городу и не хватало! – он даже из-за стола встал и принялся вокруг Розы Алимовны раздутым павлином расхаживать.

Она озадаченно почухалась под грудью. Затем спохватилась и поправила причёску – завела за ухо выбившуюся из мышиного цвета хвоста прядь. Нешто приударить за ней решил ентот Марат Петрович? А что? Ничего так мужчинка. И ей-то всего сорок два…

Он тем временем цокнул языком и снова уселся за стол. Интерес в тёмных глазах вмиг угас.

– Так, енто… – Роза Алимовна растерянно вытянула лицо. – Что же мне… Где работать?

– Если я не ошибаюсь, Роза Алимовна, вы больше всего на свете любите печь пирожки?

– Ну не то что бы… – она замялась. Задумчиво посмотрела на жирное пятно на цветастом платье. Вроде ж не было с утра, когда одевалася. Или было?

Марат Петрович ждал ответа. А что вообще она любит? Работала почти всю жизнь уборщицей и дворником – то там, то тут, мечтала когда-то похудеть и чтобы красивые платья были. Вот их любила. Платья. Потом мечтать бросила – толстая и толстая. И платья не нужны.

И вообще – ничего не нужно. Была бы еда и крыша, и фильм какой по телевизору. Про любовь. Или – чтобы смешно было. Зачем ещё что-то? Но вот когда дитям пироги пекла, как-то оно того… светлее становилось, что ли.

– Ну-у, в целом, того, – промямлила она, чухая шею, – пироги люблю печь. Наверное. Да.

– Вот и славно. Будете работать пока в городской пекарне. Людей у нас немного, соответственно, и пирогов много не надо. Главное, чтобы были слеплены руками и с душой. Понимаете?

– Ох, ну я-то постараюсь. Хотя я вообще-то уборкой зарабатывала.

– Не сомневаюсь, – почему-то недоверчиво хмыкнул Марат Петрович. – Приступайте завтра. Вот адрес. Вас проведут в душ и выдадут перчатки.

Последнего Роза Алимовна совсем не поняла, но на всякий случай закивала.

Удивительное то было чувство, когда убираешь не ты, а за тобой.

Роза Алимовна и сама не понимала, отчего вокруг неё образовывалось столько мусора. Ну, мука рассыплется, ладно. Ну, ягоды там всякие из начинки попадают. Ну, фарш шмякнется… Но откуда такие потёки грязи? Как вроде свинью на кухню запустили, а не порядочную женщину. Да, порядочную! Её, между прочим, каждый раз перед рабочим днём в душ засовывают – не соврал директор, Марат ентот. И тонюсенькие одноразовые перчатки выдают для работы. И шапочку на голову. И саму всю замотали в какой-то балахон, чтобы, значит, стерильно усё.

Чухаться только неудобно, ну енто она опосля нагонит!

Роза Алимовна усадила в печь партию пирогов с творогом – свежайшим, белым и пушистым – и принялась за следующие, с черникой.