Книга Капитаны в законе - Валерий Елманов

Мало того, четверо всадников, сопровождающих Романца, в какой-то мере уже подпали под обаяние этого зла, ибо оно имело притягательную силу – соблазн вседозволенности. И ведь это только начало.

Добавлялось и другое обстоятельство. Если именно сейчас московский князь лишится своего верного подручника, у него тоже поубавится и наглости, и уверенности в своей силе. Выходит, рассчитавшись с Романцом за Маштака, он внесет первый вклад в конечную победу Михаила Ярославича. Это подсказывала Петру та же «чуйка». И не только это, но и то, что расправа расправе рознь, и зло надлежало не просто уничтожить, но безжалостно размазать по земле, втоптать в грязь, надсмеяться над ним. Тогда вместе с ним погибнут и те ростки, которые уже пробиваются в окружающих.

– Улана бы сюда, он бы его на счет «раз» уделал, – негромко пробормотал Петр, разглядывая бывшего тверского мытника. – Ну ничего. Чай не одни йоги горшки обжигают – и мы кой-чего могём. И могем тоже.

Он обернулся к своим людям, терпеливо поджидавшим его подле арб, поманил к себе Яцко, а когда тот торопливо подбежал к нему, скомандовал:

– Что бы ни случилось – никому не встревать. Предупреди всех и в первую очередь Локиса с Эльфом. А после предупреждения мухой к боярину Кирилле Силычу, чтоб он тоже не вздумал нас разнимать и всем прочим лезть запретил. Божий суд, он, как известно, один на один вершится. И вообще, эта тварь, – кивнул он в сторону приближающихся всадников, – моя добыча.

Отдав распоряжение, он неспешной походкой направился к приближающемуся Романцу. Тот действительно успел прознать о ханском решении и безнаказанность слегка вскружила ему голову. Собственно, он потому и ехал нарочито медленно, видя Черныша и рассчитывая, что щуплый хлюпик все-таки сумеет вырваться и ринется на него. Но к мальцу уже шел боярин и стало понятно, что тот точно сумеет угомонить брата умирающего юноши.

Слегка расстроившись – добыча выскользнула из рук – Романец помрачнел и еле заметно толкнул пятками лошадь, ускоряя ход, но тут заметил приближающегося Сангре. Надежда вновь вспыхнула в его сердце и он с превеликой охотой остановил своего коня, дожидаясь, когда тот подойдет. В конце концов разницы нет, даже лучше – братец-то побитого вовсе сопляк, никакой радости, а этот и постарше, да и сам покрепче, не сразу под его кулаками ляжет, значит, забава подольше продлится. Лишь бы сам первым накинулся, а уж далее…

Остановившись в двух шагах от Романца, Сангре выдал:

– Ой-ёй-ёй, фу ты, ну ты, ножки гнуты, рожа кирпичом, сопли пузырями. – И, повернувшись к тверичам, громко крикнул: – Расступись, грязь, дерьмо плывет! – и он, вновь повернувшись к бывшему тверскому мытнику, подобострастно сорвал с себя шапку и склонился в поклоне, а выпрямившись, поинтересовался: – Да, кстати, я очень сильно извиняюсь, но где таких страшилок, как ты, родют?

Романец довольно оскаблился.

– Никак изобидеть решил? – почти ласково осведомился он. – А здоровьишка хватит?

– Да что ты! – изобразив на лице испуг, замахал на него руками Сангре. – Какие обиды? Просто раз ты все равно катаешься шо скипидарный туда-сюда, думал потолковать с тобой о потерянной душе и за извилистый путь истины в коридорах подсознания.

– Чего?! – протянул Романец и озадаченно оглянулся на своих спутников. Один, постарше, пожал плечами, а другой недоуменно предположил:

– Поп, наверное?

– Вообще-то я старший брамин младшего раввина по воспитательной работе среди тупого католического населения, до жути обремененного смертными грехами, – охотно представился Сангре. – Но на богословские темы покалякать тоже могу – учили, знаем, помним. Тебе поначалу из Екклесиаста загнуть, падла гнусная, али притчи Исуса, сына Сирахова желаешь послушать, урод гориллоподобный? Или желаешь побазарить за свою короткую поганую жизнь со всеми ее больничными последствиями.

Лицо Романца начало постепенно багроветь.

– Чего ты тута изрек? – прошипел он.

– Что зло воистину вездесуще, а ты – многомерзкий слуга его, – хладнокровно пояснил Сангре. – Но не убоюсь я тебя, ибо дадена мне господом богом нашим власть над такими как ты: тварями несуразными и аспидами ядовитыми. Обещаю даже не трогать тебя, ежели ты, плевок рода человеческого, падешь сейчас ниц и, сметая с дороги пыль своей вшивой бороденкой, коленопреклоненно поползешь молить некоего отрока, изобиженного тобою поутру, о прощении. Ну как, лярва мерзопакостная, согласен ли, ибо ежели я осерчаю…

Договорить он не успел. Романец не спрыгнул – слетел с коня, ринувшись на обидчика, ибо так его никто никогда не оскорблял. Бывало, конечно, осмеливались сгоряча обиженные, но таких слов не произносили. Да и то через минуту-две изрядно о своей смелости сожалели. Этот же жалеть не сможет, ибо за такое кара одна – смерть. Он и родному брату таковского бы не простил, чего уж говорить про…

Увы, схватить наглеца для вящего удобства за грудки не вышло – куда-то исчез. Только что стоял, поджидая его и на тебе – испарился. Да вдобавок под ноги попала какая-то коряга или кочка, и Романец растянулся во весь свой немалый рост. И тут же почти над самым ухом раздалось спокойное, можно сказать дружелюбно-удивленное:

– Да ты никак обиделся? Напрасно. Я ж по-доброму, чисто в поиске общих тем для дальнейшего разговора и твоего увещевания за искреннее покаяние.

– Счас ты у меня и ниц падешь, и каяться будешь, – пробормотал Романец, вскакивая и вновь бросаясь на ловкого тверича.

– Ой, ну я тебя умоляю, – хмыкнул Сангре и вновь ловко увернулся, исхитрившись, как и в первый раз, поставить подножку, а пока Романец лежал, посоветовал: – Лучше иди кидаться головой в навоз, пока я руки с карманов не повытягал!

Так длилось несколько минут – один кидается, второй отскакивает, притом частенько успевая подсечь ногу атакующего. К исходу третьей минуты злость Романца перешла всяческие границы – ибо всякий раз желанный миг казался совсем близок, вот он, вражий кафтанец, хватай, а затем… Но проклятый трус постоянно ускользал. Только что стоял впереди, и на тебе, пустота, притом из этой пустоты время от времени прилетал увесистый пинок, и Романец снова и снова укладывался на сухую вытоптанную землю, загребая носом и бородой пыль.

А вдобавок этот ненавистный ни на секунду не умолкающий голос, осыпающий оскорблениями. Мол, чего-то ты, мил человек, летаешь низко. Никак к дождю. И все в том же духе. Но окончательно добило бывшего мытника, когда во время очередного падения с него свалилась шапка, откатившись к ногам неуловимого врага, и тот не преминул сей факт прокомментировать:

– Ты чего, падаль заплесневелая, так меня зауважал, что решил мне свою шапку под ноги кинуть? Ну, хорошо, коль просишь, ладно, вытру я ею сапоги, а то они у меня запылились.

Романец поднял голову и чуть ли не взвыл от ярости, видя, как незнакомец и впрямь обмахивает пыль со своих сапог его шапкой. Безудержный гнев помешал ему сообразить – коль противник столь ловок, давно пора действовать как-то иначе. Но бешенство его оказалось настолько сильно, что ума хватило лишь извлечь засапожник. И в очередную атаку он ринулся с ножом наперевес.