Книга Тринадцатое колено - Артур Кестлер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот характерный пример. Т.Е. Лоуренс, будучи блестящим ориенталистом, в орфографии был так же небрежен, как в обращении с турецкими гарнизонами. Его брат, А. Лоуренс, объяснял в своем предисловии к «Семи столпам мудрости»:
«Написание арабских имен сильно варьирует в разных изданиях, и я ничего здесь не менял. В арабском языке всего три гласных буквы, а для некоторых согласных нет английских эквивалентов. В последние годы востоковеды избирают какой-то один из разнообразных значков, обозначающих буквы и гласные арабского алфавита, так что Мохаммед становится у них Мухаммадом, муэдзин му-эдхдхином, Коран Ку-раном. Этот метод хорош для тех, кто знает, о чем речь, однако в этой книге применяется старое написание, которое ближе всего к обычному английскому».
Далее идет список издательских вопросов к написанию и ответы на них Т.Е. Лоуренса, например:
Вопрос: "Лист гранок 20. Нури, эмир Рувалла, принадлежит к «семье вождей Руалла». На листе 23: «конь Руаллы», на листе 38: «Убил одного Руэлли». На всех остальных листах «Руалла».
Ответ: "Надо было еще использовать варианты «Рувала» и «Руала».
Вопрос. "Лист 47. Верблюдица Джеда, названа на листе 40 «Джедах».
Ответ: «Роскошное животное!»
Вопрос: «Лист 78. Шериф Абд эль Майин с листа 68 становится эль Маином, эль Майеном, эль Муеном, эль Майном, эль Мьеном».
Ответ: «Удачно получилось, не правда ли?»
Если настолько трудно транскрибировать современный арабский язык, то до чего же возрастет трудность, когда приходится разбираться со средневековыми текстами, испорченными небрежными переписчиками. Первый английский перевод «Эбн Хаукаля» (или Ибн Хаукаля) был опубликован в 1800 г. сэром Уильямом Оусли206. Вот какой крик души содержится в предисловии, написанном этим видным востоковедом:
"На трудности, проистекающие из неправильного сочетания букв, путаницы слов и полного отсутствия в некоторых строках диакритических знаков, я жаловаться не стану, ибо привычка и внимательность позволяют их преодолевать, когда речь идет об общих описаниях; но когда сталкиваешься с именами людей и названиями мест, появляющимися впервые или даже неслыханных, то контекст не помогает дешифровке при отсутствии диакритических знаков; тут приходится либо догадываться, либо уповать на появление более читаемой рукописи...
Хотя самые крупные из знатоков древнееврейской, арабской и персидской литературы уже высказывались на эту тему, полезно, видимо, продемонстрировать на конкретном примере чрезвычайную важность этих диакритических знаков (часто опускаемых переписчиками).
Довольно будет одного примера. Предположим, что три буквы, образующие слово «Тибет», лишатся диакритических знаков. Первая буква превратится с прибавлением одной точки сверху в "Н", из-за двух точек – в "Т", из-за трех – в "С"; одна точка снизу – и это будет "Б", две – "И", три – "П". То же самое может случиться со второй и третьей буквами, превращаемыми точками в самые разные согласные"207.
Наши знания о хазарской истории почерпнуты, в основном, из арабских, византийских, русских и еврейских источников, подтверждаемых материалами персидского, сирийского, армянского, грузинского и турецкого происхождения. Мои комментарии относятся только к главным из них.
«Ранние арабские историки отличаются от всех других уникальностью формы своих сочинений. О каждом событии рассказывается от лица очевидцев или современников, хотя стоит учитывать, что сведения передавались самому последнему из заказчиков по цепочке промежуточных звеньев, каждый из которых передавал оригинальный рассказ следующему. Часто один и тот же рассказ предлагается в двух или нескольких разнящихся видах, в зависимости от цепочки звеньев. Нередко одно и то же событие или важная подробность излагается по-разному, поскольку последний рассказчик получил сведения из нескольких источников, современных событию, но в разных манерах изложения. Пишущий старался соблюдать букву своих источников, так что поздний автор часто воспроизводил слово в слово первого рассказчика...»
Так два классических авторитета в этой области, Х.А.Р. Джибб и М.И. де Гуе, пишут в своей совместной статье об арабской историографии в ранних изданиях Британики (45; II; 195). Это объясняет колоссальные трудности, с которыми приходится сталкиваться, выявляя оригинальный источник, часто оказывающийся утраченным, путем разбора версий позднейших историков, компиляторов и плагиаторов. Поэтому часто оказывается невозможно датировать какой-то эпизод либо описание состояния дел в той или иной стране; а неопределенность датировки может приводить к погрешностям порядка целого столетия, когда автор ведет рассказ в настоящем времени, не оговаривая, что цитирует некий источник давно прошедших времен. Добавьте к этому трудности при идентификации лиц, племен и мест, вызванные неразберихой в написании и прихотями переписчиков. В итоге получается головоломка, где половина элементов вообще отсутствует, зато есть масса лишнего, а истинная картина представлена только в самых общих чертах.
Главные арабские отзывы о Хазарии, чаще всего цитируемые на страницах книги, принадлежат перу Ибн Фадлана, Истахри, Ибн Хаукаля и ал-Масуди. Однако лишь немногие из них можно считать «первичными» источниками, такими, как рассказ Ибн Фадлана о пережитом им самим. Например, Ибн Хаукаль писал примерно в 977 г., опираясь почти всецело на Истахри, писавшего примерно в 932 г., а тот, как считают, полагался на утраченный труд географа ал-Балхи, писавшего примерно в 921 г....
О жизни этих знатоков и уровне их знаний известно чрезвычайно мало. Легче всего представить себе Ибн Фадлана – дипломата и острого наблюдателя. Однако если продвигаться за пределы X века, то можно наблюдать следующие стадии эволюции молодой науки – историографии. Ал-Балхи, первый в цепочке, положил начало классической школе арабской географии, в которой главный упор делается на карту, тогда как описание вторично. Истахри сделал шаг вперед, перенеся ударение с карты на текст. (О его жизни ничего не известно; то, что дошло из написанного им до наших дней, представляет собой, видимо, лишь современный вариант более крупного труда.) Ибн Хаукаль (о котором мы знаем лишь то, что он был странствующим купцом и миссионером) сделал уже не шаг, а настоящий рывок вперед: его текст не является более комментарием к картам (как у ал-Балхи и отчасти еще у Истахри), а становится самостоятельным описанием.
Наконец, с Йакутом (1179-1229) мы вступаем, спустя два столетия, в век компиляторов и энциклопедистов. О нем мы уже знаем по крайней мере, что родился он в Греции, ребенком был продан на невольничьем рынке Багдада купцу, который хорошо с ним обращался и использовал в роли коммивояжера. После своего освобождения он стал бродящим книготорговцем и в конце концов осел в Мосуле, где написал свою великую энциклопедию по географии и истории. В этом крупном труде присутствуют рассказы о хазарах Истахри и Ибн Фадлана. Увы, Йакут ошибочно вложил рассказ Истахри в уста Ибн Фадлана. Поскольку два рассказа не совпадают друг с другом в важных пунктах, их слияние в одно целое привело к абсурдным утверждениям, отчасти дискредитировавшим Ибн Фадлана в глазах современных историков.
