Книга Повседневная жизнь русского офицера эпохи 1812 года - Лидия Ивченко

Обратимся вновь к дневнику Н. Д. Дурново: «После обеда, отдав должное сну, я отправился к десяти часам к Лавалю, куда получил приглашение на карты. Там весь высший свет города. К одиннадцати часам общество было приглашено в зал для спектаклей, где сначала давали "Любовный обман". Господа Демидов, Свистунов, M. М. Пушкин, маркиз Мезонфор-отец, Луи Полиньяк и Дюран очень хорошо исполняли свои роли, за исключением Пушкина, у которого были трудности с произношением. Вторая пьеса прошла много лучше. Давали "Замысел развода". Играли те же, за исключением Дюрана. После этого состоялся бал. Через три часа сели за стол. Прибыл и Великий князь Константин». Из этих строк видно, что многие офицеры охотно посещали домашние театры в особняках столичной знати и даже сами с успехом выступали на «благородной» сцене, что неудивительно: «В самых серьезных дворянских учебных заведениях столицы — Сухопутном шляхетском корпусе и Смольном институте благородных девиц — актерское искусство было на протяжении четверти века одним из главных предметов учебного курса. Сценические упражнения приучали свободно и грациозно двигаться, не робеть и не теряться на людях, а также оставляли в памяти множество прозаических и стихотворных цитат, которыми можно было украсить светскую беседу». Последнему обстоятельству в обществе, где военные в те годы были главным украшением, придавалось едва ли не главное значение. Так, выпускник 1-го кадетского корпуса П. X. Граббе со знанием дела рассуждал: «Сколько скромность украшает всякого, особливо юношу, столько застенчивость делает его жалким. Это паралич на все умственные и душевные силы, во время продолжения припадка. Застенчивость природная может еще быть чрезвычайно усилена сознанием неловкости, когда при воспитании пренебрежены гимнастические упражнения, танцование, умение кланяться и пр.».

Русская публика, в том числе офицеры, враждебно относившиеся к заключению мира с Наполеоном, с удовольствием посещали представления французского театра вплоть до начала военных действий, когда репертуар пришлось срочно менять. «Вечером на русском спектакле. Давали трагедию "Дмитрий Донской". Когда актеры хотели объявить анонс на завтра французской пьесы, в партере раздался адский шум, который не позволил продолжить выступление. Это длилось более пяти минут, и актеры так и удалились, ничего не сказав», — свидетельствовал Н. Д. Дурново, находившийся в августе 1812 года в Петербурге. Театральное действо с патриотическим сюжетом устраивалось и в самом Зимнем дворце. «Вчера, сверх ожидания, был прием у императрицы Елизаветы. У нее давали русский спектакль — водевиль по поэме Шаховского, сюжет которого очень подходит к нынешним обстоятельствам. Он относится к временам Петра Великого, но можно увидеть намеки на нашего императора. Говорится о Полтавской битве, о славе наших войск; на сцене появляются гвардейцы в старой форме, и это доставляет удовольствие. Все просто, но вместе с тем и благородно. Много в пьесе о некоем Кочубее, бывшем в то время полковником в одном из казачьих полков. Он действовал очень доблестно, но в конце концов попал в руки Мазепы, который велел его казнить за отказ перейти на его сторону. Всего этого в пьесе нет, но мне потом рассказали», — сообщила М. Д. Нессельроде в письме своему супругу в мае 1812 года.

Французские спектакли в «частных домах» возобновились лишь после изгнания неприятеля из России, чему содействовал лично М. И. Кутузов. Желая сделать подарок своей жене и зная, как это «устроить», фельдмаршал зимой 1813 года во время похода по Германии просил у императора разрешения возобновить постановку французских пьес в Санкт-Петербурге. Государь ни в чем не мог отказать спасителю Отечества. 19 февраля первый такой спектакль состоялся в доме А. Л. Нарышкина. Прибывшая туда светлейшая княгиня Е. И. Голенищева-Кутузова-Смоленская радостно заявила: «Я, правда, не меньшая патриотка как всякий, но чтоб французский театр мешал любить свое Отечество, я этого не понимаю; слава Богу, по крайней мере, мы не будем сидеть с мужиками».

Вскоре после заключения мира в Тильзите в петербургском обществе появилось новое лицо, сразу же привлекшее к себе общее внимание. То был французский генерал Савари: по указанию императора Наполеона он должен был вблизи составить представление о союзнике, с которым Франция связывала столько надежд. Савари, от природы наделенному «полицейским умом», приказано было «проникнуть в тайну интриг, исследовать средства для создания французской партии, оценить дух армии». Не было, по-видимому, ничего более комично-трогательного, чем усилия французского военного, пытавшегося разобраться там, где подчас терялся искушенный российский царедворец. Прежде всего генералу конечно же захотелось посетить императорский двор, то есть нечто такое, что создал его собственный повелитель в подражание дворам старых европейских монархий. Тут выяснилось, что у нового друга Франции императора Александра I «не было Двора в строгом смысле этого слова. У него почти не бывало парадных обедов и церемоний». Согласно Донесению в Париж от 6 августа 1807 года, ошеломленный Савари спросил: «Где же найти в Петербурге торжественную царскую обстановку с ее обаянием и влиянием?» И получил в ответ: «За этим надо идти к вдовствующей Императрице Марии Федоровне». Оказалось, что только при ее дворе можно было «видеть службу придворных дам, камергеров, шталмейстеров, пажей, блеск больших приемов и церемониал официальных представлений». Императрицу являлись благодарить вновь произведенные в чин или пожалованные орденом офицеры. Далее генерал Савари, захлебываясь информацией, продолжал делиться переполнявшими его впечатлениями: «Царствующей Императрице ни о чем не докладывается, и, когда иностранец выражает удивление по этому поводу, ему отвечают, что это не принято. Во время публичных церемоний Императрица-мать чаще всего идет под руку с Императором: царствующая же Императрица вдет позади нее и одна. Случалось часто, я сам это видел, что во время военных парадов войска были уже выстроены, Император верхом впереди них, а парад не начинался, потому что Императрица-мать еще не прибыла».

Наконец, генералу, замешанному в казнь герцога Энгиенского, была оказана «неслыханная честь», о которой потом долго говорили в петербургских гостиных: «Я был представлен Императрице-матери в Таврическом дворце; прием был холоден и не продолжался и одной минуты». В числе явных своих недоброжелателей Савари назвал имя прославленного военачальника: «Князь Багратион, военный губернатор всех тех местностей, где пребывает вдовствующая Императрица, человек мрачный и честолюбивый, недолюбливающий французов. Говорят, что он не хотел мира. Я не знаю, каким образом он достиг того, что стоит во главе армий; но он в большом почете у всех военных и его везде хвалят». Со слов Савари, мы можем себе представить великолепную, полную роскоши и веселья, жизнь Северной столицы, к которой ему так и не удалось приблизиться на желаемое расстояние ввиду полного отсутствия «светской ловкости» в обращении. По мнению современника, «Наполеон поступил бы благоразумнее, если бы послал в Петербург человека не военного, из старинной французской аристократии — а у Наполеона было много способных людей из этого разряда».

Но в те времена «храбрые любили храбрых». Ф. В. Булгарин отмечал в воспоминаниях: «Но если к генералу Савари были холодны, то офицеров его свиты принимали везде хорошо. В обхождении с послом была политическая цель, а с простыми офицерами обходились по личным их достоинствам. Да и может какое бы ни было чувство или расчет воспрепятствовать торжеству в европейском обществе благовоспитанного француза, с известным положением в свете! — В свиту генерала Савари выбраны были отличнейшие офицеры из гвардии и генерального штаба, люди хороших, старинных фамилий, с блистательным воспитанием, лучшего тона, и притом молодцы и красавцы. Дамы взяли их под свое покровительство, и как высшее общество и офицеры гвардии не питали вовсе ненависти к французскому народу, а сердились только на правителя Франции — то французские офицеры встречали повсюду ласковый прием и простодушное русское гостеприимство, и даже подружились с некоторыми офицерами русской гвардии». А вот самому генералу Савари при встрече с русскими гвардейцами порой приходилось тяжко: «Все служившие в гвардии и в полках, стоявших в Петербурге при императоре Павле Петровиче и в начале царствования императора Александра, помнят Вакселя, офицера конногвардейской артиллерии, весельчака и большого проказника. В то время носился слух, будто Васкель нанял карету, четверней, у знаменитого тогда извозчика Шарова, нарочно с тем, чтобы столкнуться с каретой генерала Савари. Рассказывали, что Ваксель выждал, когда Савари возвращался из дворца, и, пустив лошадей во всю рысь, сцепился с каретой французского посла, на Полицейском мосту». Спустя полгода с видимым облегчением преданный соратник Наполеона отбыл во Францию, увозя с собою незабываемые воспоминания — «Заметки о русском Дворе и Санкт-Петербурге».