Книга Повседневная жизнь русских литературных героев. XVIII - первая треть XIX века - Ольга Игоревна Елисеева

Действительно, эти мальчики были на поле брани «залетными птенцами». Более всего в их портретах поражает несоответствие «взрослой» формы и наград с юными лицами. Над верхней губой Апраксина еще не усы — только тень. Лицо Строганова по-детски нежное. Он погиб, не начав бриться. Обоим мундиры с тяжелыми, точно веревочными, аксельбантами великоваты и выглядят, как школьная форма навырост. Таким, вероятно, был и Петя Ростов из «Войны и мира» Л. Н. Толстого «со своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках».

В этих образах перед нами юность мужа Татьяны. И два варианта его судьбы: погибнуть, как Строганов, или благополучно миновать кровавый рубеж 1814 года, когда закончились Наполеоновские войны, продолжать службу и, подобно Апраксину, стать генерал-майором, войти в императорскую свиту.

Кто им противостоял на полях сражений? Не следует думать, будто прославленные наполеоновские гренадеры первых призывов — с ними успели справиться вояки постарше, урожая 80-х годов XVIII столетия. Сохранился портрет французского кирасирского лейтенанта Шарля Легранде кисти неизвестного художника, написанный в 1808 году. Перед нами мальчик не старше Апраксина и Строганова: крепкий и рослый, он уже годится носить увесистую кирасу, но лицо по-прежнему мальчишеское, не знавшее бритвы. После 1813 года основу армии Бонапарта составляли шестнадцати-семнадцатилетние призывники, прошедшие только двухнедельную военную подготовку, — «марии-луизочки», как их дразнили острословы, поминая молодую жену императора Марию Луизу Австрийскую[302].

Перечисление битв в послужных списках показывает, что юноши, родившиеся в середине 90-х годов XVIII века, застали главным образом Заграничный поход русской армии. Войну они заканчивали в лучшем случае капитанами, а большинство — поручиками. Генеральские чины выслуживались ими уже после победы. Стараясь разбавить корпус офицеров, получивших отличия во время военных действий, Александр I был щедр на продвижения «списочных» и нарочно придерживал производство тех, кто отличился на поле брани. Такова была тактика императора в долгой, непростой игре с тайными обществами военных заговорщиков. Генералов старшего поколения такие выдвиженцы очень раздражали. А. П. Ермолов писал А. А. Закревскому с Кавказа, что в гвардии «печатают полковников, как ассигнации». Это касалось и генералов[303]. Доходило до того, что Ермолов просто не отправлял их к местам службы, а собирал в Тифлисе, предпочитая вести дела через проверенных офицеров среднего звена[304].

«Ужель мне скоро тридцать лет?»

Пушкин не говорит, когда муж Татьяны получил свои эполеты. Ведь быть «изувеченным» в сражениях можно и прапорщиком, и капитаном. С другой стороны, вернувшиеся из похода генералы 30–35 лет, чья юность была унесена войной, стремились наверстать упущенное, погулять напоследок. Они могли оказаться на тех же пирушках, что и молодой Пушкин, могли вместе с Онегиным участвовать в «шалостях», увиваться вокруг одних и тех же актрис. Это порождало у неслуживших еще мальчиков иллюзию короткости, едва ли не панибратства.

Когда сам Пушкин, возвращенный Николаем I из Михайловского, приехал в Петербург, то попытался вернуть упущенное время — окунулся в кутежи и карточные игры с гусарской молодежью. М. Я. Фон Фок сообщал Бенкендорфу, что поэт редко бывает дома, проводя время по трактирам. «Светская молодежь любила с ним покутить и поиграть в азартные игры, — вспоминал Кс. А. Полевой. — …В 1828 году Пушкин был уже далеко не юноша, тем более что после бурных годов первой молодости… он казался по наружности истощенным и увядшим; резкие морщины виднелись на его лице; но он все еще хотел казаться юношею. Раз как-то… я произнес стих его, говоря о нем самом: „Ужель мне точно тридцать лет“. Он тотчас возразил: „Нет, нет! У меня сказано: Ужель мне скоро тридцать лет? Я жду этого рокового термина, а теперь еще не прощаюсь с юностью“. Надобно заметить, что до рокового термина оставалось несколько месяцев!»[305] Другой знакомый М. М. Попов уловил ту же черту: «Молодость Пушкина продолжалась всю его жизнь, и в тридцать лет он казался хоть менее мальчиком, чем был прежде, но все-таки мальчиком»[306].

Но уже зимой 1828/29 года П. А. Вяземский заметил у друга прорывающиеся мысли о женитьбе. Пушкин желал «покончить жизнь молодого человека и выйти из того положения, при котором какой-нибудь юноша мог трепать его по плечу на бале и звать в неприличное общество»[307].

Лет за десять до этого, то есть накануне ссылки в Кишинев, Александр Сергеевич сам вел себя по отношению к вернувшимся из походов победителям, как «какой-нибудь юноша». Показательна история с эпиграммой на Алексея Федоровича Орлова, к тому времени генерал-майора, командира лейб-гвардии Конного полка. Он родился в 1788 году, участвовал в сражениях при Аустерлице, Фридланде, Витебске, Смоленске, Бородине, Люцене, Дрездене, Лейпциге, был семь раз ранен — о нем как раз можно сказать: «в сраженьях изувечен». Награжден золотым оружием за храбрость, многими русскими и иностранными орденами[308].

Великая княжна Ольга, дочь Николая I, знавшая Орлова с детства, писала о том, каким запомнила его уже в 1840-е годы: «Орлов принадлежал к типу русского человека, который сам по себе полон противоречий. Временами он мог совершенно распускаться, не одевался по целым дням, ходил в старых ночных туфлях, не брал в руки ни книг для чтения, ни одной бумаги. Но если дело шло о каком-нибудь поручении… его старание и умение тонко вести самые сложные переговоры не знали себе равных. Во всех ситуациях он сохранял свободу своего ума, мужество и твердость, при этом не был ни дипломатом, ни солдатом. Он обладал тем, что отличает русского человека — готов ко всему, чего потребует царь»[309].

После войны Орлов и Пушкин оказались в одних и тех же компаниях, имели общих приятелей, хотя поэт был на девять лет моложе. В 1817 году Александр Сергеевич подумывал о военной службе, Орлов рекомендовал свой полк. С. А. Соболевский, со слов самого поэта, рассказывал: «В театре его подозвал к себе Алексей Федорович… и стал отговаривать его от поступления в гусары… а, напротив, предлагал служить в конной гвардии. Эти переговоры… ни к чему не привели, но были поводом к посланию», которое «у нас ошибочно принято считать посланием к Михаилу Федоровичу Орлову, так как с ним Пушкин впоследствии очень сблизился»[310].