Книга Нюрнбергский дневник - Густав Марк Гилберт

Камера Шпеера. Заглянув к Шпееру, я к своему удивлению обнаружил, что обитатель этой камеры (как он уверял, абсолютно помимо своей воли) до сих пор пребывал под впечатлением защитительной речи Геринга. По мнению Шпеера, се можно считать лебединой песнью бывшего рейхсмаршала и, кроме того, в определенной степени символом трагедии немецкого народа.

— Когда я его увидел перед судом без его роскошного мундира, без его драгоценностей и орденов в статусе пытавшегося защититься обвиняемого — это действительно потрясло меня до глубины души!

Примечание: Днем адвокат Риббентропа, отведя меня в сторону, спросил у меня, не замечал ли я в последнее время в поведении его подзащитного каких-либо странностей. На это я ответил, что, по моему мнению, речь идет о медленно прогрессирующем нервном срыве. Адвокат Риббентропа доверительно рассказал мне, что за истекшие две недели он установил, что у его подзащитного в результате самовнушения появились совершенно иные, совершенно нехарактерные для него мысли и мотивы. Риббентроп принялся отрицать свое участие в тех совещаниях, на которых он действительно присутствовал, и, по мнению адвоката, половина материалов его защиты более чем сомнительна. Кроме того, им допускались и вовсе необъяснимые вещи, например, адресованное трибуналу письмо, в котором обвиняемый Риббентроп просит подвергнуть его пыткам и, таким образом, довести до гибели, поскольку он, обвиняемый Риббентроп, когда-то по неведению допустил творимые нацистами бесчинства. Я высказал мнение, что такое поведение суть следствие уязвленного тщеславия и укоры совести слабого и подверженного чужому влиянию характера. В ответ адвокат заявил, что не сомневается в том, что Риббентроп был послушным инструментом в руках Гитлера.

Защитник Риббентропа пообещал мне и впредь предоставлять любопытные с психологической точки зрения детали. Судя но всему, он изыскивал возможность настоять на недееспособности своего подзащитного, хотя признался мне, что не может быть и речи о том, что Риббентроп не мог отвечать за свои поступки.

14 марта. Смерть Бломберга. Гесс снова теряет память.

Перед началом утреннего заседания я сообщил обвиняемым о наступившей прошлой ночью кончине Бломберга. Кейтель скорбно покачал головой. Геринг, который в этот момент беседовал со своим защитником, осекся на полуслове и обратился к Кейтелю:

— Мы все считаем, что в его лице потеряли человека чести.

И тут же продолжил прерванный разговор с адвокатом. Вот такого пятисекундного некролога удостоился бывший генерал-фельдмаршал фон Бломберг, в свое время верховный главнокомандующий германского вермахта.

Я рассказал Гессу о смерти Бломберга. До него это дошло не сразу.

— Вот как?

Я спросил его, говорит ли ему что-нибудь фамилия Бломберг.

— Это один из наших генералов, — нерешительно ответил он.

Затем я рассказал ему о самоубийстве Хаусхофера и его супруги. Гесс вспомнил, что Хаусхофер был одним из свидетелей его защиты, но больше ничего об этом человеке сказать не мог, ни словом, ни жестом не дав понять, что знал этого известнейшего геополитика. Некоторое время спустя Гесс, что с ним случалось нечасто, по собственной инициативе позволил себе высказывание:

— Надеюсь, остальные свидетели моей защиты не поставят меня впросак из-за того, что предпочтут свести счеты с жизнью.

И, оглядев зал заседаний, отметил, что в зале довольно много народу. Я пообещал ему, что в зале его будет еще больше, когда выступать придется ему, Гессу. Так и не поняв, что я имел в виду, Гесс потребовал разъяснений.

— Да потому, что вы однажды уже стали причиной сенсации, это было в самом начале процесса, — пояснил я.

Я видел, что он так и не понял меня.

— Правда? И каким же образом? — оживился он.

— Вы что, вообще не помните, что в начале процесса столько говорилось о потере вами памяти?

В ответ Гесс лишь покачал головой.

Риббентроп сегодня вышел в зал без галстука и с расстегнутой верхней пуговицей сорочки. Он сидел, опустив взор, левая щека нервически подергивалась, с застывшей маской еще большей растерянности на лице — зримое воплощение запутанности и депрессии. Очень многие в этом зале недоуменно подняли брови, услышав публичное замечание в адрес подсудимого Риббентропа о том, что он, подсудимый, явился в зал заседаний без галстука. Риббентроп усталым голосом сообщил, что галстук стесняет его. Когда принесли галстук, я велел повязать его, но верхнюю пуговицу рубашки разрешил не застегивать. Такой поступок объяснялся отнюдь не тем, что Риббентроп был профаном по части этикета — посланники при дворе Сент-Джеймс протокол знают твердо. Возможно, на уровне подсознания обвиняемый стал воспринимать галстук, как петлю виселицы, все туже затягивавшуюся на его шее. У Риббентропа изначально явно недоставало психологической готовности предстать перед трибуналом, а после того как ему пришлось лицезреть пытавшегося оправдаться «наци № 1», она и вовсе сошла на нет.

Утреннее заседание.

Геринг, снова заняв место у свидетельской стойки, продолжал говорить о том, как способствовал росту военного и политического могущества нацистской партии. Геринг представил собственную версию кровавого подавления путча Рема и исключения церкви из политической и военной жизни, хотя некоторые из церковных деятелей, к сожалению, были заключены в концентрационные лагеря.

Когда Геринг попытался оправдать антисемитские законы тем, что лица еврейской национальности якобы были настроены оппозиционно но отношению к нацистскому режиму, многие из обвиняемых опустили головы. Функ, прикрыв глаза рукой, плакал. Однако все обвиняемые напряженно вслушивались в то, что говорил бывший рейхсмаршал, время от времени кивая в знак согласия.

Далее он сообщил о том, что партия сумет разрешить проблему безработицы, провести ремилитаризацию, присоединить к Германии Австрию; Геринг признал, что принимал непосредственное участие в проведении в жизнь вышеупомянутых мероприятий и в полной мере несет за них ответственность.

Обеденный перерыв. За обедом Геринг с надеждой спросил меня:

— Ну и как? Не станете же вы утверждать, что я вел себя как трус?

— Нет, не стану. Вы взяли на себя ответственность за то, за что вы действительно отвечали. Но это всего лишь начало. А как обстоит дело с захватническими войнами?

— Ну, об этом у меня тоже есть что сказать, и предостаточно.

— А об ужасах и бесчинствах?

Геринг опустил глаза.

— Скажу только, что я, не воспринимая всерьез всякого рода слухи, не считал необходимым перепроверять их!

Последние слова он проглотил. Я зачитал Герингу некоторые из заголовков сегодняшних газет, после чего, как и было предусмотрено, направил его на встречу с адвокатом, ожидавшим своего подзащитного внизу.

Обедавшие в других помещениях обвиняемые были настроены довольно благосклонно к выступлению Геринга. Даже Шахт заявил, что все сказанное Герингом, за исключением попытки оправдать антисемитизм, верно. Дениц высказал удивление, что Геринг, оказывается, вполне может, если потребуется, владеть собой.