Книга Забытая Византия, которая спасла Запад - Ларс Браунворт

Как ни странно, эта недальновидная политика знати, по которой на трон сажали заурядных людей, привела к ее собственному угасанию. Тяжелое налоговое бремя снова легло на бедняков, не затронув богатых, а от земельных законов македонской династии императоры скоро отказались, оставив крестьян во власти хищных землевладельцев. Богатые добавили к своим обширных имениям почти все земли, в то время как их доверенные лица при дворе добились снятия с них налогового обложения. Недалекие императоры, столкнувшись с практически независимой аристократией и теперь серьезно нуждаясь в деньгах, пошли на шаг, еще более обостривший проблему: они снизили вес золотой монеты, чего империя ухитрялась избегать почти семьсот лет. Деньги начали обесцениваться, запустив маховик инфляции, и авторитет Византии стал падать, поскольку заграничные торговцы отказывались от дешевеющей валюты.

Мелкие фермеры оказались на грани исчезновения, часто превращаясь в сервов — крепостных на своей собственной земле. Поскольку ветераны войн больше не были в состоянии заниматься земледелием, вся система «крестьянин-солдат» развалилась.[173] Византийская армия, теперь опасно ослабевшая, была вынуждена полагаться на наемников, а руководство ею перешло от военных к малокомпетентным политикам. Внешние вторжения и политический хаос ударом молота обрушились на империю, оставшуюся без контроля, сокрушив и духовную, и светскую власть. За короткий промежуток в пятьдесят лет империя была потрясена двумя трагедиями, которые подорвали ее силу и расшатали основания государства. Хотя Византия просуществовала еще четыре столетия, она никогда так полностью и не оправилась от этого двойного удара.

Первым и причинившим самый большой вред был удар, обрушившийся в 1054 году и сильно ухудшивший отношения с Западом. Кризис, что разразился в том году, назревал десятилетиями и теперь был почти неизбежен. Под тонкой пленкой сплоченности христианского мира, что объединял земли старой Римской империи, сохранялись глубокие противоречия Востока и Запада, веками все больше отдалявшихся друг от друга. Из пяти великих патриархатов христианской церкви четыре находились на Востоке, где греческая любовь к дискуссиям до некоторой степени удерживала церковь в децентрализованном состоянии. Быть может, Константинопольский патриархат и находился ближе остальных к имперской власти — но в то же время он был самым молодым из патриархатов, а более древние и более уважаемые епископаты в Антиохии, Александрии и Иерусалиме ревностно охраняли свою автономию. Важные решения, как и прежде, принимались на совете, который должен был выражать общий голос церкви.

На Западе, где единственным патриархом был римский, понтифик, устав от бесконечных восточных измышлений и ересей, начал считать себя непререкаемым авторитетом христианского мира. В конце концов, разве сам Христос не «отдал ключи от небес» Петру, первому священнику, со словами «на сем камне я создам Церковь мою»? Очевидно, что папа был не просто «первым среди равных», как учили на Востоке, но несомненным главой церкви.

Кризис спровоцировал упрямый патриарх Михаил, который написал письмо папе Льву IX, обращаясь к нему как к «брату», а не как к «отцу», и сравнивая его с Иудой за добавление слова filioque к Никейскому символу веры. Это был старый и довольно ожесточенный спор, который на протяжении поколений раскалывал церковь. Согласно изначальной версии Символа веры — основного положения христианства — Дух Святой исходит от Бога-отца. Такой вид символ веры имел до конца VI века, когда испанская церковь добавила для своих вестготских владык-ариан слово filioque («и Сына») в попытке подчеркнуть божественную сущность Христа. Восточная церковь могла, конечно, благожелательно отнестись к духу испанского добавления — но изменить символ веры можно было только властью Вселенского собора, и таким образом это произвольное дополнение оказалось отвратительной ересью. Все оказались еще больше поражены, когда папа официально ее одобрил.[174] Священное Писание по большей части ничего не говорит по поводу Троицы, делая практически невозможным решить спор об отношениях ее участников. Обе стороны упрямо настаивали на своем, но теперь письмо патриарха папе сорвало с церкви видимость единства и открыло всему миру глубоко укоренившиеся разногласия.[175]

Именно в этот момент затаенной неприязни византийский император Константин IX предложил папе отправить нескольких папских легатов в Константинополь, чтобы обсудить военный союз против их общих врагов. Папа принял приглашение — но, к несчастью для всех участвующих в этом деле, он выбрал своим представителем кардинала по имени Гумберт, враждебно относящегося к грекам. Тот прибыл в Константинополь, уже готовый к оскорблениям, и вскоре ему представилась для этого отличная возможность: столь же нетерпимый патриарх Керуларий отказал ему в приеме. Раздраженный жирной греческой пищей, сквозняками в помещениях и прохладной встречей, Гумберт проводил время, критикуя хозяев за восточные обычаи, позволяющие священникам вступать в брак, использовать квасной хлеб в причащении (Евхаристии) и есть мясо во время Великого поста.

Ситуация только ухудшилась, когда в конце апреля пришли вести, что папа умер, лишив Гумберта и той малой власти, которой тот обладал, и тем самым сделав всю его миссию бессмысленной. Потребовав аудиенции у патриарха, кардинал попросил разрешения удалиться — но Керуларий насмешливо ему отказал, удерживая разъяренного кардинала практически под домашним арестом. Два месяца папский посол кипел в Константинополе от злости, но 16 июля 1054 года, не видя конца своему заключению, решил, что с него довольно. Отправившись в Софийский собор, Гумберт торжественно возложил на алтарь грамоту об отлучении от церкви. Повернувшись, он символически отряхнул пыль с ног и покинул здание, поклявшись никогда не возвращаться. Вред, причиненный в тот момент, был столь же огромен, сколь трагически случайны обстоятельства его нанесения. Христианский мир никогда снова не станет единым, и удар нанес без малейших на то полномочий недовольный представитель мертвого папы.

Несколькими неделями спустя патриарх оказал ответную любезность, созвав собор, который точно так же предал анафеме Запад. Каждая из сторон надеялась, что другая уступит, но было слишком поздно — отношения были прочно испорчены. Папа утверждал, что латинская церковь является «католической» или «вселенской», и патриарх притязал на то же, обосновывая это тем, что греческий ритуал является «ортодоксальным» — «православным» или «истинным».