Книга Принцип яйцеклетки. Науч-поп-гид по физиологии и психологии от первого лица - Инна Перс

У папы свой внутренний монолог. Он строгает столик. Пеленальный. Это – мамин компромисс. Самодельный пеленальный столик в обмен на кроватку из бутика вместо ИКЕИ. Папа в пятый раз бегает замерять поверхность комода в моей спальне. В зубах карандаш, в руках линейка и обрывок бумаги, в волосах опилки. Пилит, шлифует, сколачивает. Специальное отделение для памперсов, другое для кремов и бутылочек, третье для влажных салфеток и, конечно, одно для расчесок, заколок и прочей женской мелочевки. Сосна отливает розовым и пахнет смолой. Папа твердо намерен совместить эстетичность и многофункциональность. А заодно на практике доказать маме, что не все прекрасные вещи создаются известными дизайнерами и стоят безумных денег. Пеленальный столик, сделанный родным папой с заботой и любовью, мне нравится даже неувиденным. Также как и то, что Я уже вдохновляю мастера на творение, еще не родившись. Одно слово – муза.

– Дорогой! А что это за корзина в нашей спальне?

– Это я малышке люльку на первое время купил. Тебе нравится? В кружавчиках и из натуральных материалов.

Маме не знаю, а мне нравится.

– Так ведь кроватка же есть. Из ясеня и с пологом.

– Считается, что сначала малыш должен спать в условиях, максимально приближенных к материнской утробе.

Папа, ты – гений!

– Тогда ей надо в ванне спать. Шучу. И куда мы эту колыбельку поставим?

– Будет передвижная. Кто дежурит ночью, с той стороны кровати и ставим.

– Так ведь мы от каждого шороха просыпаться будем. Когда же спать? Есть современные средства. Радионяня называется. Ставишь в детской на нужную чувствительность и слышишь, только если ребенок плачет. Остальное время спишь.

С этого момента наше распевшееся было семейное трехголосье возвращается в мамин монолог. Она панически осознает, что жизнь поменялась не на шутку, а главное, что это бесповоротно и навсегда. Что бессонные ночи у нее с моим рождением не заканчиваются. Этот стоический образ жизни придется вести еще долго. Остается надеяться, что звезды не обманули и характер у меня окажется покладистый. Иначе даже материнский инстинкт не поможет. Гормоны стресса, растревоженные маминой регулярной бессонницей и переосмыслением жизни, начинают бурлить, плацента добросовестно передает их мне, нам обеим непреодолимо хочется смеяться и плакать одновременно. Мама пугается за меня, а Я за нее. Мы у врача. Врач пугается за обеих.

Мы в отдельной палате. Белые крашеные стены, окно с решеткой, жесткие деревянные стулья и стол. Мама, обмотанная пластиковыми трубками и проводками, сидит, откинувшись на спинку и держа живот со мной на коленях. Хрупкая китайская медсестра с выражением лица полковника, наклонившись над столом, настраивает аппарат со множеством кнопочек. Каждый раз, когда малыш толкнется, мама должна ставить галочку в тетрадке у нее под рукой, дышать равномерно, никаких иных телодвижений не совершать. Остальное сделает машина. Происходящее со мной называется «биофизический тест для диагностики задержки внутриутробного развития плода». Используется, когда есть сомнения в нормальном развитии, при вялых движениях плода, переношенных беременностях или когда мать страдает сахарным диабетом. Наш случай не проходит ни по одному из показаний, но есть такие беременные, которых лучше занять, чем отказать.

Маму просят встать, сесть, передвинуться вместе со стулом на другую сторону аппарата. Наконец, удовлетворенная работой, медсестра выдает четкие инструкции. С ее уходом у мамы самопроизвольно закрываются глаза, Я дремлю, свернувшись калачиком. Вдруг нас обдает встречным ветром ворвавшейся медсестры. Не обнаружив галочек на странице, она выскакивает и возвращается с пакетом яблочного сока, который мы тут же послушно выпиваем. Больше мне не до сна. Мама только успевает ставить отметки. Частота моего сердцебиения, определяемая с помощью внешних мониторов, и частота моих движений, которые мама отмечает галочками в блокноте, лежащем у нее на коленях, удовлетворительны. Мама в блаженном успокоении. Беспокойная она все же становится от недосыпания. Надо будет с этим что-то делать. Спать в родительской спальне, конечно, приятнее, но маму надо сохранять в ясном уме и хотя бы относительном спокойствии. Как совместить несовместимое?

– Дорогой, у нас здоровый и активный малыш. Так показал биометрический тест.

– Прекрасно. Можно спать спокойно.

– У меня тоже глаза слипаются. Надо будет только одежду продумать.

– В каком смысле? У нас же девочка.

– Ну, согласно показаниям теста у нас скорее пацанка. Будет мальчишек за вихры таскать и по деревьям лазать. Так что надо запасти штаны на лямках в тонах хаки. Платьица только по большим праздникам, и то если уговоришь.

Мама спит. Мы с папой обдумываем последствия ее категорических заявлений. Не хочу штаны на лямках. Мои плечики только округлились, ручки с перетяжечками, над каждым пальчиком ямочка. Ну, кто же такую красоту в штаны на лямках прячет? Папа тоже так думает. Он вспоминает свой вчерашний поход в магазин детской одежды с четким списком и часом времени на приобретение. Впопыхах пробираясь сквозь узкий проход, задевает вешалку. Вещи падают. Поворот судьбы. Смущенный папа, опустившись на одно колено, торопливо помогает продавщице ликвидировать развал. В его руках два платья, алое и небесно-голубое. Размер – кукольный. Все в оборочках и бантиках. Накрахмаленная нижняя юбка, как у принцессы. Нежно струящийся шелк, почти как у мамы; то самое белое, от одного взгляда на которое хочется положить ей руку на талию. Папино лицо озаряет улыбка. Продавщица улыбается в ответ. Папа краснеет и, чтобы скрыть неловкость, спрашивает про одежду, необходимую для новорожденного. Уточнив, что я девочка, продавщица одобрительно кивает в направлении платьев в папиных руках и показывает на вешалки за его спиной.

Папа оборачивается и мужественно встречается лицом к лицу с огромным разнообразием. Он видит меня в пушистой розовой кофте, с ушками на капюшоне, в свитере с тропическими бабочками, джинсовом сарафане с кружевной каймой и вышитой собачкой на кармане, в носочках с оборками из атласных ленточек и бубенчиками. И в платьицах. В алом и небесно-голубом. Из-под кружевных оборок едва видны пухлые ножки в белых рюшечках и алых атласных туфлях. Мои бархатные ручонки обвивают папину шею. Пальчики не соединить. Розовая щечка прижата к папиной. Я пыхчу и смешно надуваю щеки в бесплодных попытках выразить себя. Папа берет все и еще столько же в придачу. Продавщица в восторге. Папа растерян. Он понимает, что произошло, только загружая пакеты с вещами в машину. Их много. Их целая гора. Обреченно вздохнув, он предлагает маме ничего не говорить. Я согласна.

Мне тридцать три недели. Я – сорок два сантиметра и два килограмма четыреста граммов. Движения моего тела видны невооруженным глазом. Локти, пятки, голова поочередно выпирают из маминого живота. Зато его истонченная поверхность пропускает больше света. Закончено формирование почек. Печень подключается к переработке отходов пищеварения. Я наблюдаю за компромиссами вокруг меня и пытаюсь войти в положение других. Меня вдохновляет папино жертвенное согласие на покупку кроватки из бутика в обмен на самодельный пеленальный столик и благодарность за эмоциональную замену его тщательно продуманного списка одежды на гору пакетов с моими платьицами. Проверяя, что миллиарды нейронов в моем мозге, продолжающие нарабатывать триллионы новых связей, успели правильно записать модели соответствующего поведения Я старательно пытаюсь уговорить себя на изоляцию от родителей в комнату с радионяней ради сохранения маминого сна. А еще я знаю папин секрет. Отказать любимой дочери не сможет. Ни в чем!