Книга Сорок лет среди грабителей и убийц - Иван Путилин

Прогнав Дорожкина, я отправился в госпиталь.

* * *

В этом госпитале служил ставший впоследствии очень знаменитым профессор Антон Яковлевич Красовский, который и провел меня в палату, где в качестве испытуемого содержался наш воображаемый заплечный мастер, кучер Семен Грядущий.

Он встретил меня низкими поклонами и выразил признательность за определение его на должность палача.

— Здесь меня уже пробуют, ваше высокоблагородие, — заявил он, — гожусь я или нет.

И тотчас же он попросил у дежурного врача позволения испытать при мне свои способности. Эта просьба была удовлетворена.

Его вывели в палисадник, где была приготовлена кукла в человеческий рост. Семену выдали мочальный плетеный кнут, наподобие плети, и он начал показывать свое искусство как следует…

Он не сразу приступил к этому акту, а попросил предварительно позволить ему нарядиться в соответствующий костюм. Ему было разрешено, и минут через пять Семен вместо серого халата явился в том самом наряде, в котором я впервые увидел его в «Золотом якоре».

Взяв кнут в руки, он подошел к манекену и погладил его рукой по спине. Потом, отойдя сажени на две, стал вновь приближаться к нему с особенной торжественностью, восклицая: «Берегись!.. Ожгу!..»

Производя свои странные действия, этот удивительный «талант» несколько раз оборачивался ко мне, как будто бы взглядом приглашая оценить чистоту его работы и тонкость отделки. Вид его выражал необыкновенную самоуверенность и похвальбу: «Не сомневайтесь, мол, ваше благородие, оправдаем, мол…»

* * *

Поговорив с доктором, я покинул госпиталь в совершеннейшем недоумении. Что я мог сказать, как доложить начальству? Как ни неопытен и ни малосведущ в то время я был во всякого рода психиатрии, тем не менее у меня не было сомнений, что здесь мы имеем дело с видом умопомешательства, и притом умопомешательства странной формы: страсть к кнуту.

Во всех остальных проявлениях умственной и физической деятельности этот человек был совершенно нормален и здоров.

Казалось бы, чего лучше — самый подходящий человек на должность палача, однако при этой мысли меня охватывал невольный страх. Страшно было и за этого человека, и за тех жертв, которые могли попасться ему в руки…

«Боже мой, Боже мой! — думал я. — До какого же озверения может дойти человек! Как и почему это могло случиться?»

Ничего не скрывая и не утаивая собственных мыслей на этот счет, я рассказал обо всем графу. Он задумался…

— В самом деле, — сказал он, — история выходит довольно-таки сложная… Не знаю, как тут и быть…

— Позвольте мне, ваше сиятельство, — сказал я, — еще поразведать и порасспросить об этом человеке.

— И в самом деле, окажите милость, — ответил мне граф, — а там видно будет, что с ним делать.

История, которую я узнал, выглядела весьма трагично.

* * *

Семен Грядущий питал когда-то нежную страсть к одной женщине, которая, будучи беременной, была зверски убита какими-то злодеями.

Злодеи были пойманы, осуждены и по тогдашним законам приговорены, между прочим, к всенародному наказанию плетьми. Скорбя по любимой женщине и питая в душе понятную ненависть к злодеям, Семен Грядущий отправился смотреть, как будет наказывать их палач Кирюшка. И вот тут-то он убедился, что Кирюшка «мирволил» убийцам, наказывая их, по его мнению, весьма слабо.

Следует сказать, что подобное убеждение Семена Грядущего могло быть вызвано и не одним только чувством мести. Действительно, бывало, что подкупленный родственниками убийц или самими преступниками палач иногда являл снисходительность к наказанным.

Палача обыкновенно потчевали за несколько дней до казни, уговаривались с ним в цене за ослабление наказания. Ему вручался задаток. В его же пользу поступали и все те деньги, которые бросались в повозку, везшую осужденного на казнь. Наконец, после всей операции вручались остальные деньги.

Мастера-палачи в подобных предварительных беседах обыкновенно еще выхваляли свое искусство в глазах просителей.

— Захочу, — говорили, — так научу, как справляться с дыханием, когда его сдерживать и когда кричать… По воле и силе моей руки могу показать сильный взмах и отвести удар с легкостью…

Естественно, что и Семен Грядущий, быть может, попал на такую казнь «с сильным взмахом», но с «легким отводом» удара. Но совершенно понятно и то, что его рассудок, потрясенный горем, не выдержал и уступил место злобному умопомрачению, искавшему выхода в практике «настоящего» заплечного мастера, такого мастера, который, по его мнению, чуть ли не с одного удара должен убивать наказуемого…

Палачом этому несчастному человеку так-таки и не удалось сделаться…

Рассказал я все это графу, а через месяц узнал, что Семен Грядущий, то ли по собственной воле, то ли по распоряжению начальства отправился в один из монастырей на Ладожском озере. Далее я потерял его след…

И слава Богу!

* * *

Заканчивая эту историю, не могу не поделиться некоторыми мыслями и ощущениями, которые она навевает на меня до сих пор.

Как видит читатель, она не относится к делам собственно, так сказать, «сыска». Происходила вся эта история в начале моей полицейской деятельности и тем не менее врезалась мне в память почти во всех подробностях Как живой до сих пор стоит в моих глазах этот дюжий широкоплечий молодец с лихо надвинутой феской на голове, с вызывающим видом и горящим взором приближающийся с плетью к человеку — куму или даже подобию человека — манекену.

Быть может, происходит это потому, что здесь впервые я ясно осознал всю ненужность, жестокость, ужасный вред и развращающее влияние телесного наказания.

Я никогда не мог пожаловаться на свои нервы, но именно после этого случая мне всегда казалось, что после публичной, «торговой» казни кнутом или иной подобной казни несколько человек из зрителей уходят домой помешанными…

Слава Богу, я пережил это время… Я помню тот момент, когда я, уже закаленный полицейский, искренне перекрестился при вести, что этот публичный кнут и эта проклятая плеть отошли в область преданий…

Напрасная кровь

Оживленная днем Калашниковская набережная к вечеру затихает, а ночью представляет собой едва ли не самое пустынное и угрюмое место в Петербурге.

Пристань пуста. Тускло горят редкие фонари и освещают будку сторожа, одиноко стоящего городового и ряд пустых маленьких товарных вагонов соединительной ветки.

Был холодный, ненастный осенний вечер. Ветер дул с ураганной силой, и холодными струями лился проливной дождь. В непроглядной темноте громадами чернели каменные амбары, а подле них длинный ряд вагонов слегка скрипел и шатался от порывов бешеной непогоды.

Петр Гвоздев, забравшийся в один из вагонов, дрожал и ежился от холода в своем рваном пальтишке, забившись в самый угол вагона, но усталость брала свое, и глаза его уже смыкались, как вдруг сквозь шум дождя и шум ветра он услыхал голоса, и в ту же минуту вагон вздрогнул и в него кто-то влез.