Книга Его звали Бой - Кристина де Ривуар

— Ну на часок, Макс. Обещаю, я приведу Креветку обратно через час.

— Не настаивайте, Бой, — скажет папа. А если дядя Бой будет упорствовать, как в прошлом и позапрошлом году, папа выпалит ему прямо в лоб такую фразу: — Прошу вас, дорогой Бой, не заставляйте меня напоминать вам, что ваши предки гильотинировали моих предков.

И дядя Бой громко рассмеется, как он делает всегда, когда ему говорят неприятные вещи. У мамы будут грустные глаза, а Гранэ высокомерно посмотрит на папу, не произнося ни слова, даже по-английски. А тетя Кати и дядя Жаки попытаются подлить масла в огонь. В конце концов папа пошлет меня спать тогда же, когда и сестер:

— Ступай, это пойдет тебе на пользу. Ты неважно выглядишь последнее время.

Это я-то неважно выгляжу? Ой, мне надо думать о другом: как начать письмо Сабине де Солль, она прислала мне открытку из Ватикана, еще одну — с видом церкви Сердца Иисусова в Тренто, и еще одну — с Моста Вздохов. Надо ее поблагодарить, написать, как же ей повезло, но я не могу, мне плевать на Мост Вздохов, а все церкви Сердца Иисусова похожи одна на другую, я не думаю о Сабине де Солль, все мои мысли — о представлении с огненным быком, о празднике и о фейерверке на море. Как несправедливо со мной поступают, это просто глупо! Из-за того, что в Революцию сожгли замок и отменили дворянские титулы моих предков, из-за того, что моя нудная прабабушка выходила 14 июля, надев черную вуаль, я не пойду на огненного быка с дядей Боем, а он начхать хотел на Революцию (он даже говорит, что ее вообще не было, поскольку он ничего о ней не прочел ни в одном учебнике во всех шести колледжах, куда его посылали учиться). И я не буду держать его за руку, убегая от огромных чудищ с человеческими ногами (с восемью, а то и десятью), с картонной разрисованной мордой, с рогами, к которым прикреплены бенгальские огни, не буду кричать «помогите, помогите!», когда бык догонит меня, обдавая искрами, дядя Бой не возьмет меня на руки, чтобы быстрее убегать, не скажет «не бойся, Креветка, я с тобой, я проткну шпагой этого быка!». И он не купит конфетти, чтобы обсыпать им друг друга. Вот тебе! А вот вам, вот вам. Ах ты, такая-сякая, всю голову мне обсыпала! Нет, дядя Бой, не надо под платье, это не по правилам! Не купит мне леденцов и земляных орешков, и мне не придется их очищать, чтобы есть вдвоем, ведь от всех этих переживаний аппетит только разгорается. А потом я не пойду на главную площадь Андай-города, где установили эстраду, не увижу красные береты оркестрантов Арисабалаги, не буду танцевать перед ним фанданго, стараясь прыгнуть как надо, сначала одна нога, потом — другая, и щелкнуть в этот момент пальцами. Он мне не скажет «ну ты плаваешь лучше, чем танцуешь, Креветка, надо будет тебя поучить». И я не засмеюсь. И не скажу «ладно, научите меня танцевать фанданго, а я помогу вам запомнить имена всех библейских пророков». И он засмеется. Он засмеется? Я что, с ума сошла? Нет, он не засмеется, и я не буду смотреть, как он танцует вальс с Сюзон, а они так здорово вальсируют, очень быстро, их ноги чертят узоры, а плечи, наоборот, лишь колышутся, как от легкого ветерка, голова Сюзон откинута назад, а дядя Бой наклоняет голову то влево, то вправо, когда танцует, он весь светится весельем, я так люблю веселых, папа никогда не бывает веселым, он всегда твердит, что надо быть серьезным.

Раз так, я буду злой. В меня вселится демон. Я буду мечтать о быке с восемью ногами, о беге в обнимку с дядей Боем, о конфетти и буду злой. Ни с того ни с сего ударю кулаком по игре в «Семь семей», сестры захнычут, я ущипну Жизель, ведь это так просто, у нее везде складки. Когда она успокоится, я опять стану мечтать о красных беретах оркестра Арисабалаги, о фанданго, о вальсе, вальсе, вальсе. И о танго, на которое он пригласит, скорее всего, Зузу Вардино. «Самое прекрасное в мире танго в твоих объятьях танцевала я». Она здорово танцует танго, эта бочка Зузу, тем более если на ней юбка со складками и если на нее пялятся, она отставляет ногу назад, как в поклоне, а потом выпрямляется. Я буду злая. Когда Надя попросит меня дать ей книгу, я дам самую старую, «Шалунью Лили», которую она видела уже сто раз и в которой вырвано много страниц, или «Нана и ее животные» и скажу: на, возьми книжку про животных, глупые только про животных и читают. А если она заорет, задергается, если потребует «Кашу графини Берты» или «Волшебниц в поезде радости» (эти две книги мама подарила мне, и я их никогда не даю), я повторю: ты глупая, ты все равно ничего не поймешь. Она заорет еще громче. Прибежит мама. У нее будут грустные глаза. Она не спросит меня, почему я такая злая, а незаметно погладит по голове. Бедная доченька. А папа будет рад строго наказать (это его любимые слова, строго наказывать, он то и дело повторяет их).

— Я буду строго наказывать. Хильдегарда, я тебе запрещаю читать в постели!

И собственноручно вывинтит лампочку из патрона над умывальником, чтобы стало совсем темно. И я пойду спать, никому не сказав спокойной ночи, в ванной комнате родителей стану прислушиваться к шуму фейерверка, который будет доноситься со стороны моря, со стороны Двух Близнецов, не смея открыть окно, чтобы увидеть, как взлетают и гаснут ракеты в виде колес, колесниц, пальм, змей, цапель, вулканов, звезд.

Ну вот, они уже возвращаются, папа обошел все свои девять ямок, снял чесучовый пиджак, ему стало жарко, правой рукой обнимает маму за плечи, я терпеть не могу запах папы, когда ему жарко, лицо мамы поднято к нему, я не люблю, когда она смотрит ему в лицо, у нее при этом такой покорный вид. А я даже еще не успела начать письмо Сабине де Солль, что же мне придумать в свое оправдание, когда папа попросит прочесть ему письмо?

Сюзон

Поначалу мне на пляже все не нравилось. Ноги у меня бледные и купальник старый, с красноватыми разводами, что особенно видно на солнце. Иветта тоже была не в лучшей форме, щеки впалые и над ключицами глубокие впадины. Мария Сантюк осталась дома. Я так и знала, что она останется. Когда все мы на скорую руку пообедали, она сказала, мол, идите, девчата, гулять без меня, хозяйка хочет побыть с бедняжкой мисс Нэнни, а я им чай приготовлю. Я спрашиваю ее: а вы, Мария, как вы себя чувствуете, как ваша лодыжка? Иветта высказала предположение, что она, небось, разболелась из-за всей сегодняшней суеты, на что Мария только заворчала, сказала, что у нас совсем плохо с ушами, что ей просто нужно приготовить чай для хозяйки и мисс Нэнни, только и всего. Ладно, в один голос сказали мы с Иветтой, когда пришли на пляж, раз ее с нами нет, — а мне к тому же было и невесело поначалу, — давай распустим волосы, тогда мы будем выглядеть красивее.

— Правда, стара я для этого, — сказала потом Иветта. — Распущенные волосы — это для девчонок хорошо. А я уж не буду снимать с головы сетку.

Я ничего не ответила и сняла ленту, которую мадам Макс дала мне для праздников. Волосы мои упали, как ночью, когда я распускаю их перед сном, я встряхнула головой, чтобы они легли ровно, я видела, так некоторые женщины делают, а Иветта сказала:

— Что ж, наслаждайся, Сюзон. А я не хочу распускать еще и потому, что вечером, перед тем как обслуживать за столом, с ними будет много возни.

— Вечер будет вечером, — ответила я, — а сейчас это сейчас, и я хочу чувствовать себя красивой.