Книга Сети желаний - Сергей Пономаренко

— Вы расследуете обстоятельства смерти вашего приятеля? Причем здесь Вероника?

— Я не следователь, я только пытаюсь разобраться во всем этом. Накануне его гибели имели место странные события.

— Какое отношение имеет Вероника к смерти вашего приятеля?

— Думаю, никакого. Но ее весьма странное появление на даче ночью…

Художник задумался. По его лицу было видно, какая борьба происходит у него внутри. Наконец он успокоился, видно, принял решение.

— Хорошо, пожалуй, мне удастся как-то объяснить поведение Вероники. Смерть вашего приятеля вынуждает это сделать. — Олег напрягся, как гончая на старте, но художник пояснил: — Я хочу доказать, что Вероника к этому не имеет никакого отношения.

— Надеюсь, что так оно и есть, — произнес Олег.

Художник, еще совсем недавно бодрый и полный сил, вдруг превратился в смертельно уставшего пожилого человека.

— У Вероники… немного неустойчивая психика. Она воспитывалась в детском доме, своих родителей не помнит. Повзрослев, попыталась выяснить, при каких обстоятельствах попала в приют, но оказалось, что этого никто не знает — среди обслуживающего персонала не осталось старых работников. А из записи в журнале поступлений можно было понять только, что ей тогда было всего два года. Она даже не знает, фамилия и имя у нее настоящие или придуманы в детском доме.

— При желании можно пройти всю цепочку до начала, ее же не аисты принесли в детский дом, — заметил Олег.

— Вы правы, но это не для Вероники. Она человек, живущий эмоциями, но не разумом. Все, что ей хочется, должно быть у нее сию же минуту! Поиск родителей предполагает настойчивость, кропотливость и время, а это не для нее. Хотя именно в этом вопросе я Веронику не осуждаю. Если за двадцать шесть лет родители сами не удосужились ее разыскать, значит, так тому и быть. Она может сутки напролет писать картину, при этом не есть, не пить, не спать, а затем, так и не закончив, забросить ее на долгое время.

— Судя по тому, что многие ее картины завершены, настойчивость в ее характере присутствует, — вставил Олег.

— Рано или поздно она возвращается к своему творению и заканчивает его или уничтожает.

— Дурной пример Гоголя заразителен, несмотря на давно минувшее время. Утешает одно: на мой взгляд, даже профан в живописи понимает, что ее творчество не претендует на бессмертие.

— По классическим канонам картины далеки от совершенства, но они весьма оригинальны и передают идею при помощи одного только цвета, без использования узнаваемых форм. У нее, безусловно, талант. Но при ее неординарности она не публичный человек. Она не будет заявлять о себе, ей это неинтересно.

— А что мешает вам самому заявить о ней во весь голос? — иронично поинтересовался Олег.

— Я человек небогатый, а на раскрутку, даже таланта, требуется много денег — не по моим возможностям. — Художник взял две выставленные картины и стал их вновь упаковывать.

Олег вернулся к интересующей его теме:

— Простите, Валерий, но я так и не понял, почему Вероника оказалась на даче поздней ночью.

— Мы случайно познакомились с Вероникой в Музее Пушкина. У меня там была небольшая работа по оформлению зала, а она была единственной посетительницей в то утро. Разговорились, она призналась, что тоже рисует. Из музея вышли вместе, темой нашего разговора были живопись, литература, музыка. Она мне сразу понравилась… Нет, не так — я потерял голову и забыл обо всех намеченных делах! Ей надо было на Подол, а я был готов следовать за ней куда угодно, забыв даже о встрече с заказчиком на Лукьяновке. У меня уже был номер ее мобильного, но я не мог и не хотел расстаться с ней. Она вела меня какими-то улочками, двориками, знакомыми и незнакомыми мне, — я воспринимал только ее, все остальное мне было безразлично.

— Она читала вам стихи Зинаиды Гиппиус, и вы ими восторгались. — Олега начал раздражать этот нелепый человек, угодивший в банальную ловушку. Ему кстати вспомнилась пословица: «Седина в бороду, бес в ребро».

— Да, так и было… Тогда была зима, кое-где лежал снег. Мы спустились по узкой улочке, уперлись в гаражи, обходя их, натолкнулись на кучу мусора посреди небольшого островка с голыми деревьями, к которому подбирались строящиеся многоэтажки. Ощущение было такое, будто мы находились среди обреченных на смерть — ведь наступит весна и строительные площадки поглотят эти деревья, словно ненасытный дракон, уничтожающий зеленое одеяние города и превращающий его в скопище каменных коробок.

— Людям тоже надо где-то жить, — заметил Олег, хотя и ему не нравилась такая агрессивная урбанизация, когда мертвый камень и холодные формы делают лицо города неживым.

— Мы оказались в урочище Гончары. Еще не так давно там буйствовала почти дикая природа, и было всего несколько стареньких домишек, а сейчас там возведен целый город для богатых. Громадные особняки, всевозможные архитектурные формы, обилие ярких, кричащих красок и ощущение мертвенной холодности. Нарядные улицы, на которых практически нет прохожих, только кое-где встречаются одинокие автомобили-монстры. Такое ощущение, словно попал в фантастический цветной сон и блуждаешь по городу-ловушке, из которого нет выхода. Мы и в самом деле заблудились и не знали, как оттуда выйти. Из одного дома вышел рабочий, видно, занимающийся отделочными работами, и пошел по улице нам навстречу. Я обрадовался — есть у кого спросить. Но Вероника, ничего не пояснив, вскочила на каменный парапет, за которым начинался крутой заснеженный склон холма-горы, и стала легко по нему подниматься. Что мне было делать? Узнать у рабочего, как оттуда выбраться нормальным путем или последовать за ней? Я выбрал второе.

Подъем был крайне утомительный, я то и дело съезжал вниз, царапая пальцами снег, мерзлую землю, хватаясь за ломкие кусты, выступающие корни, деревья, непонятно как растущие на крутом склоне, задыхался от напряжения, но все же достиг вершины уже на пределе своих сил. Тогда я узнал место — вершина Замковой горы, с нее чугунная лестница ведет на Андреевский спуск. Я с облегчением вздохнул и догнал Веронику, стоявшую возле высокого металлического креста, на котором висело множество всевозможных ленточек, платочков и даже несколько интимных вещей.

Вероника призналась, что никогда не была на этой горе, и предложила прогуляться. Смотреть там особенно нечего, тем более зимой. Я провел ее по разоренному кладбищу Фроловского монастыря до почти отвесного склона, спускающегося к Житному рынку. Уставший, так и не придя в себя после подъема на гору, я необдуманно произнес: «Вот если бы отсюда вниз была проложена канатная дорога, а так придется возвращаться к лестнице».

— Отлично придумал! — рассмеялась Вероника и бесстрашно заскользила вниз.

Это был кошмар — склон почти отвесный, и, если бы не снег, она бы полетела стремглав, а так она могла слегка притормаживать, продвигаясь от дерева к дереву. Но, добравшись до середины склона, она оступилась, упала на спину и, вздымая вверх тучи снега, понеслась вниз, словно торпеда. У меня сердце оборвалось, и, не раздумывая, я отправился следом за ней. Не знаю, как мне это удалось, но спустился я вполне благополучно. Вероника встретила меня вся облепленная снегом, мокрая, заливисто хохоча. Я беспокоился — как бы она не простудилась!