Книга Копии за секунды - Дэвид Оуэн

Когда стало ясно, что ксерографию ожидает коммерческий триумф, Карлсона переполнял восторг, он чувствовал себя отомщенным. Доррис спросила его потом, знал ли он, что его изобретение будет иметь грандиозный успех, и он сказал, что знал, хотя были моменты, когда он почти терял надежду, что кто-нибудь возьмется внедрить его в производство. Однако после первоначальной эйфории Карлсон почувствовал тревогу. Тяжелые жизненные испытания завершились почти что невообразимым успехом, а он не знал, что ему делать дальше. Он был еще слишком молод, чтобы уходить в отставку.

Доррис видела, как он хандрит, и беспокоилась, что его чувства к ней остыли. В конце концов, она настояла, чтобы он сказал ей, что случилось, – что он, она это знала, никогда бы не сделал без подсказки. Он сказал: «Я чувствую, что я уже больше ничего не сделаю». В молодости он мог переносить свое жалкое существование, мечтая о жизни, которую он будет вести, как только станет богатым изобретателем; теперь он стал богатым изобретателем, но у него больше не было вдохновения. Он сказал своему давнему ассистенту Богдоноффу: «Это случилось слишком поздно, борьба, гонки за успехом. Награда и признание пришли, ну и что, у меня нет времени, чтобы сделать все то, что я хотел».

Дело было вовсе не во времени. Ему было только пятьдесят лет. Но личные качества, которые способствовали его профессиональному успеху: его упорство, его стойкость, несмотря на повторяющиеся отказы, его эмоциональная уверенность в себе, его выдержка, его независимое мышление – теперь объединились, чтобы помешать ему использовать свалившееся на него богатство с обычным в таких случаях безрассудством. Он не принадлежал к типу людей, которые в эйфории бегут и покупают самолет, или яхту, или Ван Гога, он также не был таким человеком, который мог бы десятилетия провести в состоянии длительной депрессии, и было бы невероятно, если бы он теперь вдруг изменился. В 1958 году в письме своему кузену Рою он писал: «Я чувствую себя сейчас ничем не связанным и не знаю, как мне следует проводить свое время. В результате я трачу его неэффективно и непродуктивно. Но я не отношусь к тем людям, которые любят играть в гольф или ходить на рыбалку или даже на вечеринки. Казалось бы, с таким баснословным количеством денег я мог бы найти себе сотню занятий, и у меня были бы средства все их выполнить, но как раз сейчас я чувствую себя выдохшимся. Я надеюсь, что это только временный застой между периодами целенаправленной активности». Он скоро понял, с некоторой неохотой, что его следующей целенаправленной деятельностью будет, скорее всего, раздача состояния. В конце концов, он примирился со своим богатством, систематически освобождаясь от большей его части.

Филантропия Карлсона в течение последних десяти лет его жизни была глубоко личной и очень щедрой. Она была также абсолютно анонимной. Когда он давал деньги на строительство здания, он не позволял гравировать свое имя в камне над входом или объявлять его публично. Например, в середине 1960-х он дал Калифорнийскому технологическому институту деньги на строительство Центра по изучению химической физики, в которой он сам специализировался, но поставил условие, что здание должно быть названо в честь Альфреда Амоса Нойеса, профессора, который оказал на него наибольшее влияние. (Несколько зданий, на которых было все-таки указано имя Карлсона, были построены после его смерти.) Абсолютная анонимность была условием почти всех его даров. Он тихо выкупал закладные обедневших старых женщин. Он делал большие вклады в организации, которые поддерживали мир на земле. Он помогал многочисленным организациям, защищающим права человека, и он покупал многоквартирные дома в Вашингтоне, округ Колумбия, и в Нью-Йорк-Сити для того, чтобы в них жили люди независимо от расовой принадлежности. Он давал миллионы в Объединенный фонд негритянских колледжей, и он делал прямые взносы в отдельные негритянские колледжи. Он (и его завещание) обеспечили большую часть финансирования в течение 60-70-х годов Центра Роберта Мейнарда Хатчинса по изучению демократических организаций. Он давал деньги школам, госпиталям, библиотекам и международным организациям по оказанию помощи. Список получателей его пожертвований был длинным, и он сам оценивал каждую просьбу.

В 1960 году, когда успех машины 914 становился основной темой деловых новостей, Карлсон получил письмо от Отто Корнеи, своего первого помощника в лаборатории в Астории, который помог ему получить первый ксерографический отпечаток в 1938 году. Они с перерывами, но тепло поддерживали связь друг с другом в течение многих лет. В 1956 году Карлсон пригласил Корнеи и его жену на обед во время посещения Кливленда, а потом удивил и обрадовал Корнеи, когда подарил ему сто акций Haloid (дар, который, если бы Корнеи сохранил его, стоил бы более 22 тысяч долларов на день получения его письма в 1960 году и свыше 1 млн долларов к 1972 году). На этом обеде Корнеи сказал Карлсону, что собирается оставить свою работу в компании Brush Manufacturing, где он работал с 1939 года. Карлсон предложил ему свою помощь в устройстве на работу в компанию Haloid, если он хочет, и Корнеи упомянул имя Карлсона в списке рекомендателей, когда он поступал на работу в компанию IBM. «Вам, конечно, будет интересно, что люди в IBM были очень рады узнать о моих давних и близких связях с ксерографией, – писал Корнеи в 1956 году. – Заверяю вас, что я постараюсь содействовать дальнейшему развитию и использованию этой технологии для нужд моего работодателя».

Тон письма Корнеи в 1960 году резко изменился. В нем он обвинял Карлсона, как он это назвал, в «фантастической несправедливости» и, следовательно, лишении его обманным путем состояния: «В настоящее время я не могу не испытывать горькое чувство по поводу той роли, которую я сыграл в развитии ксерографии. Я чувствую себя человеком, который вспахал поле и засеял его, а получил лишь крохи от выращенного урожая. Так как урожай оказался на удивление обильным, я упрекаю себя еще больше, что лишил мою жену, сына и себя самого тех средств, от которых я отказался с такой готовностью, просто, из любезности».

Карлсон был потрясен. Ничто в отношениях между ними не менялось с 1956 года – или в данном случае с 1939 года, – исключая лишь то, что, к удивлению Корнеи, ксерография стала коммерческим «хитом». Корнеи, по своей воле, отказался работать у Карлсона по прошествии шести месяцев, потому что считал, что изобретение не имеет будущего, и когда они расторгали трудовое соглашение, каждый был уверен, что выигрывает от этого: Корнеи хотел разрабатывать свое изобретение в области электронного сканирования, а Карлсон надеялся продать идею электрофотографии какому-нибудь крупному производителю и хотел, чтобы его претензии на нее были свободны от каких-либо помех (см. главу 4). То, что Корнеи так и не занялся разработкой своей идеи или не пытался получить на нее патент, не было виной Карлсона. (Компания RCA и другие впоследствии добились коммерческого успеха, развивая похожую идею.) Эмоциональные переживания Корнеи понятны, конечно; двадцать лет назад он отказался от того дела, которое впоследствии принесло баснословную прибыль. Но Карлсон никогда не предавал и не обманывал его.

Карлсон ответил, что его удивило письмо Корнеи: «Почему вы ни разу в течение двадцати одного года с момента увольнения не поднимали этот вопрос?» Потом спокойно и исчерпывающе объяснил, почему он считает, что и так уже был более чем щедрым, – это объяснение включало очень понятное математическое сравнение вклада Корнеи в ксерографию (за шесть месяцев работы по совместительству) и собственного участия (тринадцать лет, две трети запатентованных изобретений и вложение 20 тысяч долларов собственных средств) и оценил долю каждого в денежном эквиваленте. Длинный ответ Корнеи, пришедший через несколько недель, был уже не таким эмоционально нагруженным, но все равно был полон обиды. Он писал: «Я думал, что не так трудно понять, почему я огорчен и расстроен: потому что я вел себя как друг, а вы – как бизнесмен». Карлсон, которому адвокат сказал, что он ничем не обязан Корнеи, ответил двумя краткими предложениями: «Я получил ваше письмо от 25 июля. Что вы от меня хотите?» Корнеи попросил шестьсот дополнительных акций компании Haloid Xerox. Карлсон послал ему пятьсот (вместе с подробным объяснением, почему шестьсот акций превысили бы выплаты, обусловленные соглашением, от которого Корнеи отказался в 1939 году).