Книга Проклятие Индигирки - Игорь Ковлер

Перелыгин протолкался к выходу. Конец марта выдался ядреным, звезды блестели в холодном черном небе, облепив ярко-лимонную, плоскую луну. Поодаль от столовой мрачно темнело пепелище. Обугленные головешки отливали в лунном свете, будто неподвижная стая воронов на черной пролысине среди белых домиков, пускавших в небо дымки. Кутаясь в полушубок, Перелыгин всматривался в очертания сопки. Когда-то здесь Матвей Деляров набрел на свой счастливый ручей. Как замечательно все начиналось…

После собрания пошли к Долгинину. В его двухэтажном доме было просторно, тепло и уютно. Со стен вдоль лестницы смотрели остекленевшими глазами охотничьи трофеи хозяина. На полу в широком холле медвежья шкура вытянула к входящим лапы с огромными черными когтями.

Долгинин в спортивном костюме шаркал по полу тапочками, выглядел расстроенным, усталым и сразу постаревшим. Жена улетела в отпуск, и он сетовал Перелыгину, что придется кормиться тушенкой. Мясо мороженое, хоть бензопилой режь.

– А ножевка найдется? – Перелыгин потрогал рукой массивный кусок свинины.

Спустя несколько минут он дубасил колотушкой тонкие мясные пластины; сложил в миску, пересыпал солью и перцем, полил разведенным лимонным порошком, поставил на горячую батарею, а сам принялся за почищенный Лавренюком и Долгининым лук. Когда на раскаленной сковородке зашкворчали куски мяса, защекотало нос жареным лучком, Долгинин, кивнув на подпоясанного полотенцем Егора, шепнул Лавренюку: «Повезет какой-нибудь дуре!».

Пришли Рощин с Петелькиным.

– Спасибо, что не бросили старика в такой день. – Долгинин обвел всех колючими синими газами. – Я, друзья мои, вот о чем думаю… – Долгинин тяжело вздохнул. – Завали я план – снимайте! – Лицо его стало злым. – Сколько у меня причин его не выполнить, знаете? Кому надо, это понимает, а я понимаю, что они понимают, и готов, как пионер, когда моя очередь, по шапке получить. Но тут – донос! Сигнальчик! Скольким это судьбинушку поломало? Перетряхни исподнее – всегда найдется неопрятное. Тебе его в морду! И ты бессилен. Вот она, суть человеческая.

Перелыгин вдруг подумал, что ничего толком не знает ни о Долгинине, ни о большинстве окружавших его людей. А сам-то он кто? Наблюдатель, примеряющий к другим собственную правду?

«Но у Долгинина – своя правда, – размышлял Перелыгин. – Он не на молодом порыве сюда приехал, построил Сентачан, и никогда не рассказывал, почему ему понадобилось менять состоявшуюся жизнь. Значит, были веские причины, но он только отшучивался. Однако какой «своей правдой», – спрашивал себя Перелыгин, – можно объяснить украденный со склада телевизор? Жадность это или что-то другое? Говорил, краснея от волнения, что не найти на руднике человека, которому он не помог тесом и пленкой на теплицу, углем или дровами, половой доской или сантехникой, ни с кого не беря денег, а его теперь ловят на ерунде. Он взял телевизор по праву хозяина, привыкшего распоряжаться всем. Странно, – думал Перелыгин, – все вокруг, стыдливо прикрывая правду, говорили «взял», а это – двуличие и обман, любое воровство везде и всегда называется одинаково. Мы же не восхищаемся двуличием и обманом, не считаем, что на своекорыстии и несправедливости устроен и держится мир. Или только делаем вид, будто не верим, только убеждаем себя, что это не так, что мы другие. Но откуда же нам другим взяться?»

Утром Перелыгин с Рощиным уехали. Поздний март брал свое: утреннее небо сияло невероятной голубизной, которая, опускаясь на тайгу, просвечивала ее, даже деревья, казалось, голубели.

Рощин достал из одного кармана початую бутылку водки, из другого – сало, зажатое кусками хлеба. Николай остановил машину.

– Ты еще кому говорил, что писать не собираешься? – Рощин достал сигарету.

– А что я могу изменить? – Перелыгин стащил с шеи шарф – в машине стало тепло. – Опозорю человека вместе с женой. Ему и так хватит.

– Считаешь ерундой?

– Да уж не великим преступлением, скажу тебе.

– Либерал, – с ударением констатировал Рощин. – А как же честность, принципиальность журналиста, совесть?

– Честность и означает – не идти против совести. – Перелыгин откусил от бутерброда с кусочком пахнущего чесноком сала. – Человеческие слабости заслуживают снисхождения. – Он прожевал. – А по-твоему, как надо: прислушиваться к разуму или носиться по краю пропасти?

– Э-э, нет. – Рощин выбросил окурок и захлопнул дверцу. – Разумы разные попадаются. К одному прислушаться – не грех, а другой в самый раз послать подальше. – Довольный какой-то догадкой, он повернулся к Перелыгину: – Если б он у тебя дубленку спер, ты бы своей снисходительностью упивался?

– Я Долгинина не оправдываю, – покачал головой Перелыгин. – Я против стирания его в порошок. Он не безумец, не сумасброд, от его правды тоже не отмахнешься. Людям помогал? Помогал. Что ж они его за руку не хватали, когда он с них за уголь и доски денег не брал?

– Понял, – издевательски хмыкнул Рощин. – Мир надо принимать таким, каков есть. – Он откусил от бутерброда и принялся смачно жевать.

– Не принимай. – Перелыгин видел, что Рощин задирается, ему хочется поспорить. – Не будешь принимать его сегодняшний, ничего не сможешь изменить в нем завтра.

– Ха-ха-ха, – давясь полным ртом, затрясся Рощин. – Собираешься изменить? Я сколько угодно могу понимать его, но это вовсе не означает, что действительно принимаю, – выдавил он и закашлялся.

– В таком случае тебе остается его возненавидеть, – подтрунивая над Рощиным, гнул свое Перелыгин. – Сам посуди: отношение к нравственности у нас с государством не совпадает, процветает двойная мораль, мы виртуозно играем по правилам совпадения и несовпадения. Ты спроси: надо стену головой пробивать? С обеих сторон получишь два противоположных ответа. – Перелыгин помолчал. – Знаешь… – Он уперся взглядом в тусклое пространство кабины, – если я и не могу ничего изменить, то на капельку уменьшить количество зла могу, поэтому долбать Долгинина не буду. Напиши я, он поймет, но мне не все равно, что подумают люди, увидев нас за одним столом.

«Москвич» плавно ехал по трассе. На этом отрезке дорожники постарались – укатали полотно до блеска, пропитав отработанными маслами, пыли не было, и Перелыгин пониже опустил стекло.

– Много лет прошло… – Рощин заглянул в зеркальце у лобового стекла, встретившись с глазами Перелыгина. Позади все было чисто, но укатанный участок трассы кончался и далеко впереди, пыля, гнала на автобазу порожняя «Татра». – Скажи, почему ты решил не писать тогда? Только не надо про уменьшение зла. Тот разговор я не забыл. – Что-то не давало покоя Рощину.

Перелыгин положил затылок на «подголовник» сиденья, следя за неровностями дороги, чуть сбросил скорость.

– Я его спросил тогда: будет он бороться, доказывать? Он ответил, мол, пусть все идет как идет, раз попал под раздачу. Знал, что с рудника попрут, но уезжать не хотел и старался сохранить работу.

– А ты решил сор из избы не выносить, – не освободившись от какой-то навязчивой мысли, констатировал Рощин.