Книга Дом на краю ночи - Кэтрин Бэннер

– Синьор Карр! Синьор Карр!

– Inglese вернулся!

– Хвала святой Агате, покровительнице несчастных, и всем святым!

Подошел отец Игнацио и взял Роберта за руки.

– Быть свадьбе! – провозгласила вдова, которую Мария-Грация едва знала, старуха пихнула ее в бок, явно наслаждаясь собственной находчивостью. – Готовьтесь опять объявлять новобрачных, padre!

Надо отделаться от этой толпы! У Марии-Грации закружилась голова, к горлу подкатила тошнота, проклятый гвалт мешал собраться с мыслями. Но пока она пробиралась к выходу, держа англичанина за руку, прибыла новая волна людей, затопившая все ступеньки перед террасой. Появился старик Маццу, гнавший перед собой коз, за ним шли крестьяне il conte. При виде Роберта старый Маццу вскинул обе руки и поочередно коснулся своим пастушьим кнутом плеч англичанина, будто благословляя его.

– Синьор Карр! – кричал он. – Синьор Карр! Вы наконец-то вернулись, благодарение святой Агате! А вот и Мария-Грация, ваша смиренная невеста!

– Все вы, оставьте нас в покое! – закричала Мария-Грация. – Вы все только сплетничаете, поучаете, вмешиваетесь в чужую жизнь!

Бросившись за занавеску бара, она укрылась во внутреннем дворике, меж развевающихся на солнце простыней, развешанных Пиной с утра. Она услышала, как хлопнула дверь. Это Роберт последовал за ней, как она и надеялась.

– Мария-Грация? Perche mi fuggi? Почему ты убегаешь от меня?

И тут прорвался ее гнев, заглушив радость, которую она испытала, услышав его неуверенные слова, сказанные по-итальянски, его шепот «малышка моя».

– Потому что ты не писал! – зарыдала она. – Потому что ты не прислал мне ничего за пять лет, кроме той несчастной открытки! Потому что ты сделал меня посмешищем и подверг унижениям…

– Но, cara…

Путаясь в висевших простынях, он нашел ее и встал перед ней.

– Ты не писал мне, – повторила она. – Ничего, кроме одной открытки: Sto pensando a te. Ты считаешь, что этого достаточно? Ты думаешь, что это справедливо?

– Нет, – ответил он, тщательно подбирая слова. – Я не думаю, что это справедливо.

– Тогда как же ты объяснишь все это?

– Когда я посылал тебе открытку, – прошептал он, – я думал, что обгоню ее, что буду с тобой через несколько дней. Если бы я знал, я бы написал больше, клянусь.

Она дернулась, но не для того чтобы убежать, а чтобы показать ему свою ярость.

– Подожди! – крикнул он с мукой в голосе. – Подожди, Мария-Грация. Позволь мне все объяснить. Мне нужно время, чтобы найти правильные слова, я стараюсь, cara. Я могу все объяснить, дай мне время.

От возмущения у нее перехватило дыхание. Она схватила корзину для белья, перевернула и уселась:

– Bene. Очень хорошо. Объясняйся.

Тем временем в баре назревало восстание. Несвойственная ему твердость снизошла на Амедео, и он жестко пресекал все попытки последовать за Марией-Грацией и Робертом во дворик. С каждой минутой в бар набивалось все больше людей, и ни одного из них Амедео не пропустил дальше стойки.

– Где он прячется? – требовали ответа самые настырные, выстроившись на ступеньках террасы. – Мы принесли ему в знак приветствия бутылку limoncello и подвеску со святой Агатой.

– Я не позволю вам беспокоить его! – отрезал Амедео.

Пина Велла заняла пост у занавески в кухню – на случай, если кто-то все-таки прорвется за стойку.

– Они не разговаривали пять лет, – увещевала она публику. – Прошу вас, оставьте их в покое! Если вы будете продолжать рваться к ним, я запру двери бара и возьму вас всех в заложники. У вас еще будет время побеседовать с синьором Карром, как только они наговорятся друг с другом.

Люди сдались. Недовольные, они расселись в баре и на террасе в ожидании англичанина.

Только Кончетта не сдалась. Дождавшись, когда Пина отвлеклась, она юркнула за занавеску и тенью выскользнула на улицу к калитке во внутренний дворик, откуда и увидела синьора Роберта через висевшие на веревках простыни. Он, словно персонаж театра марионеток, жестикулировал и размахивал руками, а Мария-Грация сидела на бельевой корзине, сложив руки на груди и отворотясь в сторону. Закоренелая атеистка, Кончетта на всякий случай помолилась святой Агате, чтобы Мариуцца посмотрела на англичанина.

Роберт начал свою историю с момента, когда он покинул Кастелламаре. Он рассказал, как его увозили прочь от нее – сначала на рыбацкой лодке, потом на большом сером транспортном корабле, потом на госпитальном судне, где со всех коек раздавались стоны и крики. Из Сиракузы в Катанию, из Катании в Тунис, из Туниса в Саутгемптон. Пока он наконец не оказался в военном госпитале с серыми занавесками, где пролежал до конца войны. Всю дорогу он не отрываясь смотрел назад, на серые воды, которые все больше разделяли их, на пристанях искал в толпе ее лицо.

Мария-Грация сидела не шевелясь, и Роберт, помолчав, продолжил рассказ.

Плечо его все не заживало, рана снова начала кровоточить, потом опять загноилась. Лечение затянулось до конца войны. И пошел он на поправку ровно в тот день, когда закончились военные действия. Из-за раны он не участвовал в парашютной высадке в Арнеме и не погиб в грязи под какой-нибудь голландской деревней, как почти все, кого он знал. По сути, рана спасла его. Но в мае 1945-го она начала затягиваться, лихорадка спала. А как только война завершилась, стало ясно, что выздоровел и он.

– Тогда ты мне написал, – сказала Мария-Грация. – Четыре года назад. Что было потом?

Неприятности начались сразу. Его не демобилизовали из госпиталя, а приказали возвращаться в полк, находившийся в Голландии. Сосед по палате, меланхоличный капитан, сказал, что демобилизация может затянуться на годы. Но он не мог ждать. Он собрал вещи и сбежал из госпиталя. По дороге успел отправить Марии-Грации открытку: Sto pensando a te. Я думаю о тебе.

Он направлялся к морю. Шагал по обочине дороги, в руках скудные пожитки, одет в ту же вылинявшую форму, которая была на нем до госпиталя. Водители обгонявших его машин притормаживали, чтобы его рассмотреть. Вскоре его подобрала попутка – медицинская карета, за рулем которой сидела женщина. Она сказала, что едет до доков и подвезет его. Но как добраться до Сицилии, она не знала. К тому же у Роберта почти не было денег. У доков женщина его высадила, и Роберт, поколебавшись, двинулся в банк, чтобы снять деньги. Он понимал, что вызывает подозрения своей истрепанной одеждой и свертком из госпитального полотенца. Когда он выходил из кассы, где купил билет на судно до Франции, его остановил патруль военной полиции. Потребовали показать демобилизационные документы.

Его обвинили в дезертирстве. Военный билет у него конфисковали, а самого отдали под трибунал. Защищал его худой как жердь майор, ничего о нем не знавший. К процессу он готовился непосредственно перед заседанием суда, листая его дело. Роберт был у него седьмым подзащитным из двадцати девяти за неделю. Адвокат рассказал, что Лондон и Париж кишат дезертирами, которые угоняют машины, грабят кафе, – словом, ведут свою войну.