Книга Дзержинский. Любовь и революция - Сильвия Фролов

Борьба с Церковью достигла своей кульминации в марте 1922 года. Еще в 1918–1919 годах Дзержинский выпускал из тюрем католических священников, о чем мы уже знаем. Неоднократно ему случалось освобождать и православных, например, отца Романа Медведя, настоятеля церкви Покрова, потом церкви св. Алексия в Москве. Он допрашивал священника лично и предложил ему уехать в Польшу (так как отец Роман родился в Замостье). Тот уезжать отказался, но несмотря на это, был освобожден и продолжал служить– до 1931 года, когда получил пять лет лагерей. Но уже в начале двадцатых годов Дзержинский становится к Церквям все более беспощадным. Он видел в них опасную оппозицию, а кроме того – этого хотел вождь!

Мое мнение: Церковь распадается, мы должны этому помочь, но ни в коем случае не возрождать ее в традиционной форме, – писал он своему заместителю Лацису в конце 1920 года. – Поэтому церковную политику по разгрому, реорганизации [Церкви] должна проводить ВЧК, и никто иной. Официальные или полуофициальные отношения партии с попами недопустимы. Мы делаем ставку на коммунизм, а не на религию. Лавировать может только ВЧК с одной целью – разбить попов. Союз, какой бы он ни был, других органов с попами бросит тень на партию – это наиболее опасно466.

Хорошим предлогом для «реорганизации» Церкви стал царящий в России голод, на который наложилась инициатива патриарха Тихона: Православная Церковь готова пожертвовать неосвященные церковные сосуды в пользу Всероссийского комитета помощи голодающим (Помголу). Ленин решил одним выстрелом убить двух зайцев. Во-первых: возложить на Церковь ответственность за отсутствие помощи голодающей деревне, так как предложение Тихона доказывало, что священники хотят скрыть от голодающих свое самое ценное добро – то есть то, что освящено. Во-вторых: используя имущество Церкви, решить проблему международной конференции в

Генуе, где должен обсуждаться вопрос о выплате российского внешнего долга.

Любой ценой необходимо закончить отбор церковных ценностей наиболее решительно и быстро, – писал он в политбюро. – Благодаря этому мы обеспечим себе капитал стоимостью в несколько сот миллионов рублей золотом (помните о несметных богатствах некоторых монастырей). Без этого капитала нельзя будет вести государственную работу вообще, в особенности восстановить экономику, а особенно [нельзя будет] укрепить нашу позицию в Генуе467.

Для диктатора пролетариата голодомор стал хорошим предлогом для грабежа церковного имущества468.

Отвечая на предложение Тихона, большевики развязали по всей стране агитацию под лозунгом: «Превратим золото в хлеб». Речь шла, естественно, о церковном золоте. Это была идея прежде всего Ленина и Троцкого. На этот раз Дзержинский попытался им возразить, предупреждая, что конфискация церковных ценностей может вызвать волнения, но в ответ услышал, что умирающим с голода нужно больше, чем предлагает Церковь! 26 февраля 1922 года власть издала декрет, согласно которому местные советы должны реквизировать из храмов все предметы из золота, серебра и драгоценных камней. Было ясно, что это встретит категорический протест духовенства и наиболее ревностных верующих, но это как раз и нужно было большевикам. Начались показательные процессы за «препятствование конфискации». В Москве в амфитеатре Политехнического музея судили 54 обвиняемых, как священников, так и обычных граждан, связанных с Церковью. Вынесено одиннадцать смертных приговоров, пять из них приведены в исполнение. В Петрограде ревтрибунал рассматривал дела 86 обвиняемых. Здесь приговоры оказались на удивление мягкими, но четверых главных обвиняемых во главе с митрополитом Вениамином, все равно казнили, только тайно. Тюрьма и ссылка стали среди духовенства почти нормой469.

Таким же опасным врагом народа была интеллигенция, так как она распространяла «буржуазное мировоззрение». Действительно, в первые годы после гражданской войны интеллигенты все громче и сильнее критиковали большевиков. Писательница Зинаида Гиппиус в своем дневнике называла их «бандой безумцев», что среди образованных людей не было единичным мнением.

Критику со стороны интеллигенции Ленин, сторонник железного кулака в политике, считал «плаксивостью». Они себя считают «мозгом народа. Тем временем это не мозг, а говно»470 – писал он в письме Максиму Горькому. Но опасностью со стороны интеллигенции он не пренебрегал. В мае 1922 года он приказал Дзержинскому, чтобы ГПУ тщательно изучило литературные и научные публикации с целью определить, кто из авторов является «кандидатом на депортацию за границу» как явный контрреволюционер, как прислужник и шпион Антанты, как деморализатор учащейся молодежи. Он сам составлял списки людей, которые осмелились критиковать его лично, и передавал их Дзержинскому, Уншлихту или Ягоде. Будучи сам интеллигентом, вождь питал особую неприязнь к конкурентам на ниве интеллекта (дополнительный оттенок этому делу придает болезнь Ленина; ведь это период когда его мозг начинает известковаться и сокращаться, что в конце концов приведет к его смерти). Он знал также, что совестью и памятью народа является его элита. Поэтому еще в 1905 году он задался целью создать новую интеллигенцию – советскую. В статье Партийная организация и партийная литература Ленин писал, что в пролетарском государстве газеты должны быть под контролем партийных организаций, а писатели быть членами партии.

В августе уже был готов список антисоветски настроенных интеллигентов с характеристиками на них. Дзержинский дает указание своему заместителю Юзефу Уншлихту распределить всю интеллигенцию по группам. Например: отдельно беллетристы, отдельно публицисты и политики, экономисты, технические специалисты, профессора и преподаватели; он предлагает создать в этих категориях подгруппы. «Информация должна собираться всеми нашими отделами и стекаться в отдел по делам интеллигенции. На каждого интеллигента должна быть заведена папка; каждая группа должна всесторонне освещаться компетентными товарищами»471 – подчеркивал он. Потом Уншлихт докладывает Сталину, что созданная ГПУ комиссия постановила «провести аресты всех указанных лиц, предложить им выезд за границу за собственный счет. В случае отказа – за счет ГПУ»472.

Вождь может быть доволен. Первую группу интеллигенции большевики вывозят из Москвы 22 сентября 1922 года. Следующую группу 28 сентября в петербургском порту грузят на германское пассажирское судно «Oberbürgermeister Haken“, направляющийся в Щецин. Позже его окрестят „кораблем философов“. Будут и новые депортации – весь цвет академической интеллигенции во главе с ректорами Московского и Петроградского университетов. От наказания другого типа их защитила мировая слава – в отличие от интеллигенции украинской, которую ожидала значительно более горькая участь: по предложению Уншлихта – ссылка в отдаленные районы страны. Среди более 200 лиц, выдворенных из страны473, был и Николай Бердяев, которого Феликс лично допрашивал в одну из морозных ночей и отправил домой на чекистском мотоцикле.

В обстановке травли, развязанной против врачей, Россию покинет и младший брат Феликса Владислав, выдающийся невролог, никогда не питавший симпатии к коммунизму. В начале лета того года в Москве состоялся Всероссийский съезд врачей, после которого народный комиссар здравоохранения Николай Семашко доложил Ленину, что в ходе съезда велась кампания против советской медицины, обдумывались способы поддержки кадетов474 и меньшевиков, а также рассматривался вопрос о создании своего печатного органа. Ленин велел информировать об этом в строжайшей тайне Дзержинского и членов политбюро. Не исключено, что Феликс предупредил тогда брата о возможных репрессиях. А Владислав – мог ли он прямо сказать брату о своем возмущении проводимой большевиками политики? Если да, то как оправдывался Феликс? Можно только догадываться: что депортированные – это контрреволюционеры, сторонники старой системы, вольнодумцы, бунтовщики и т. д.