Книга Гладиатор - Филипп Ванденберг

– Я видел в жизни многое, но люди, добровольно стремящиеся к смерти, представляют для меня загадку, – сказал он философу.

Сенека по собственной воле удалился в свое сельское поместье, расположенное в Кампании, милях в четырех от ворот Рима. Он по-прежнему пользовался огромным авторитетом, но связывать свое имя с политикой Нерона больше не хотел.

– Казнь Павла и Петра, их вожаков, – сказал Сенека, – спокойствие, с которым они пошли на смерть, стали примером для всех христиан. Эти люди продемонстрировали своим сторонникам твердую веру в то, что проповедовали.

– А в чем, собственно, она состоит?

– Их пророк, некий Иисус, казненный при Тиберии, утверждал, что Его царство не от мира сего и что только смерть принесет Его последователям избавление. Этот Иисус опередил их в смерти, и теперь все остальные с нетерпением ждут ее в надежде на лучшую жизнь.

– Но это же бессмыслица. Или ты другого мнения?

– Бессмыслица или нет, кто может это сказать? Мне кажется, что христиане не так уж далеки от учения стоиков. Я тоже верю, что наша жизнь – лишь преддверие к настоящей, вечной жизни. И для меня миг смерти – это миг настоящего рождения. И то, насколько добродетельны мы в этой жизни, определяет нашу судьбу в жизни будущей.

Слова философа, похоже, привели Тигеллина в ужас.

– Ты говоришь почти то же, что и христиане. Быть может, ты один из них?

Рассмеявшись, что случалось крайне редко, Сенека ответил:

– Своим отечеством я считаю стою, крытую галерею на афинском рынке, где Зенон из Китиона учил, что все в природе руководствуется здравым смыслом. Мои учителя – Аттал и Сотион. Я родился в Испании, тем не менее я почти грек. Я живу и мыслю на греческий лад. Такое старое дерево, как я, невозможно пересадить. Даже если сделать это, оно засохнет.

– Мудрые слова, – ответил Тигеллин, – но мне они, увы, мало чем помогают. Что мне делать с христианами?

– Поступай с ними так, как предписывает закон, но перед этим посоветуйся со своей совестью, правильно ли ты его понимаешь.

– Закон есть закон, – резко проговорил Тигеллин. – Помимо всего прочего, я говорю не о букве закона, а о воле императора. Император – это и есть закон…

– А поскольку император – игрушка в руках своих советников, – перебил Сенека, – ты можешь с равным успехом сказать, что советники – это и есть закон.

– Ты за или против императора? – все тем же резким тоном спросил Тигеллин.

Сенека ответил, как и всегда, спокойно и устало:

– Судьба связала меня с Нероном, когда ему было одиннадцать лет. Я научил его читать, писать и, не в последнюю очередь, думать. Если сегодня Греция – страна, к которой обращены его мечты, это вовсе не дело случая. Это я познакомил императора с греческими искусством и философией. Я вылепил его, как скульптор лепит статую. Только лепил я не тело его, а душу. Не глупо ли спрашивать у меня, за или против я императора? С равным успехом ты мог бы спросить, за или против я самого себя.

– Почему же тогда ты удалился от императора? Почему с недоверием наблюдаешь издалека за его деятельностью?

– Это я охотно объясню, – ответил Сенека. – Мне шестьдесят лет. Долгие годы я был настолько тяжело болен, что Калигула вычеркнул меня из списка смертников, решив, что нет смысла казнить и без того полумертвого человека. При Клавдии я семь лет провел в изгнании на Корсике. И теперь у меня уже просто нет сил бороться с вами, молодыми, с вами, контролирующими каждый шаг императора, с вами, думающими лишь о собственном благосостоянии, а не о благе государства.

– С тобой дело обстояло не иначе, – парировал Тигеллин. – Каждой собаке известно, что за время службы императору ты увеличил свое состояние на триста миллионов сестерциев.

– Не стану этого отрицать, – ответил философ. – Но я отличаюсь от вас в одном, причем самом существенном. Вы, советники императора, только и думаете о том, как бы набить свои карманы за его счет. Я же пытался отказываться, когда Нерон столь щедро вознаграждал меня. Совсем недавно я просил у императора позволения вернуть все полученные от него дары. Он отклонил мою просьбу.

– Тем постыднее то, что ты пытаешься нанести своему императору удар в спину… – Сенека вопросительно посмотрел на Тигеллина, а тот продолжал: – Мои шпионы докладывают, что ты связан с группой аристократов, готовящих заговор против императора. Нам удалось схватить одну из заговорщиц, но даже под пыткой раскаленным железом она не выдала своих сообщников.

– Потому что никаких сообщников у нее нет и не было.

– Они есть, я убежден в этом. К сожалению, выжать что-либо из этой женщины уже невозможно. Она повесилась на веревке, свитой из собственного разорванного белья.

– А что, если она была невиновна? Ты не чувствуешь вины за ее смерть?

– Командир расквартированной в Мизенуме когорты поклялся всеми богами и своей правой рукой, что эта женщина пыталась завлечь его в число заговорщиков. Он достойный доверия человек.

– Достойный доверия? Это, случайно, не Волюзий Прокул, который был замешан и в смерти Агриппины? Он, насколько я могу судить, готов поклясться в чем угодно, если только ему хорошо заплатят.

Тигеллин постарался придать своему лицу максимально строгое выражение.

– Он сообщил, что ты поддерживал тайную связь с неким Пизоном, главой группы заговорщиков, и что тебя прочили в преемники Нерону.

Сенека вскочил на ноги и, явно взволнованный, начал расхаживать по комнате. С циничной улыбкой Тигеллин сказал:

– Если ты думаешь о бегстве, то уже слишком поздно. Твой дом окружен преторианцами.

Старик подошел к окну и выглянул наружу. Увидев красные пучки перьев на позолоченных шлемах, он с отвращением отвернулся.

– Это твое решение или воля императора?

– Это делается ради блага императора, – уклончиво ответил Тигеллин.

– Понятно, – спокойно проговорил Сенека. – Стало быть, время пришло.

Повысив голос, он позвал свою жену Пауллину.

Разоблачение направленного против императора заговора имело катастрофические последствия. Узнав, что лишь случай помог ему избежать покушения, Нерон начал метаться, словно загнанный зверь, отдавая приказы об аресте каждого, на кого поступил донос.

Сенека покончил самоубийством, вскрыв себе вены. Оказаться жертвой показательного процесса он не хотел. Его смерть вызвала в Риме настоящую волну самоубийств – особенно после того, как стало известно, каким спокойным и почти счастливым умер этот философ и поэт. Римляне, которым всегда свойственно было совершенно особое отношение к смерти, старались уйти из жизни не менее достойно, чем это сделал Сенека.

За время процесса о государственной измене все сколько-нибудь важные пункты города были заняты преторианцами. Опасаясь возможного переворота, Нерон заперся в своем новом, еще не до конца обставленном дворце, предоставив Тигеллину полную свободу действий. Было устроено страшное, кровавое судилище, жертвами которого стали даже некоторые сторонники императора. Тем не менее Нерон жил в постоянном страхе. Хотя казна была почти пуста, он распорядился выплатить каждому из своих гвардейцев по две тысячи сестерциев. Так он надеялся купить себе хоть какую-то безопасность.