Книга Сердце из нежного льда - Светлана Лубенец

Петр Николаевич молча съел зразы, запил их хорошим бокалом чая с куском ватрушки и понял, что должен лично и немедленно съездить к Алле, чтобы удостовериться, что с ней ничего не случилось. Тревога настолько глубоко проникла в его организм, что он уже был почти уверен – с Белозеровой стряслась беда. Когда он надевал куртку, в прихожую вышла из кухни Вика.

– Куда? – односложно и мрачно спросила она.

– На кудыкину гору, – грубо ответил ей Башлачев.

– И это все, что ты можешь мне сказать?

– Если я скажу правду, тебе это сильно не понравится.

– Ты идешь к женщине? – Голос Вики дрогнул, а губы ей пришлось закусить, чтобы они не съезжали на сторону.

– Да, Вика, я иду к женщине, – честно ответил ей Петр Николаевич. – Единственное, чем я могу тебя утешить, это то, что я этой женщине и на дух не нужен.

– Зачем же тогда идешь?

– Да понимаешь… Предчувствие у меня дурное… Надо проверить… – и, больше не обращая внимания на жену, он вышел из квартиры.

Башлачев понял, что предчувствие его не обмануло, когда издалека увидел дом Аллы. Все его квартиры с первого до третьего этажа выгорели до основания. Вместо окон зияли черные провалы, по стенам от этажа к этажу из них тянулись безобразные подпалины. Почти во всех окнах последних этажей отсутствовали стекла. По уже устоявшейся весьма грустной моде последних лет у дома на тротуаре и на обгорелых подоконниках лежали цветы и стояли свечи.

Петр Николаевич подошел ближе к группе женщин, что-то живо обсуждающих как раз у провала Аллиного подъезда.

– Что же вы, милочка, хотите! – горячилась пожилая женщина в ярко-розовой вязаной шапке. – Это же старый дом! Все перекрытия деревянные! Хватило бы одной спички, чтобы спалить весь дом, а тут, говорят, бросили что-то вроде зажигалки. Помните, мы в войну такие тушили?

– При чем тут зажигалки, когда это был самый настоящий террористический акт! – не без труда произнесла столь сложный термин низенькая старушка с огромной хозяйственной сумкой, из которой торчали уже поникшие стрелки зеленого лука. – Это все мусульмане гадят! Чечены!

– Да какие еще мусульмане! Никакие не мусульмане! Я вам говорю, что пожарных никак не могли дождаться! – утверждала другая женщина, такая же пожилая, как и первая, но моложе старушки с луком. Она держала за руку вертлявого мальчишку лет пяти, которому до смерти надоело стоять у горелого дома вместо того, чтобы исследовать его черное нутро или идти в какое-нибудь еще более интересное место. Он методично дергал женщину за плащ и противным голосом стонал: «Ну-у-у, ба-а-аба!», но женщине было еще о чем поведать собеседницам: – Они там все перепились! Это я вам говорю! Им выезжать, а они – лыка не вяжут! А вы вспомните наше время! Разве такое возможно было в наше время?!!

– Наше время, между прочим, ничуть не хуже вашего! – назидательно сообщила ей молодящаяся дама, которая при всех ее ухищрениях выглядела моложе двух других лет на пять, не больше, но старушки с луком – лет на десять, и потому считала себя представителем совершенно иного поколения и соответственно – иной формации. – А пили в ваше время еще хуже! А тушить могли только водой! А где бы им набрать столько воды? Тут пеной надо! Вот скажите, была в ваше время пена?

Петр Николаевич решил прервать захватывающую беседу старушек и вежливо спросил:

– Скажите, пожалуйста, а когда пожар-то случился?

– В пятницу! – мгновенно отреагировала женщина со внуком, закручивающим ее винтом. Когда орбита, по которой двигался мальчишка, подходила близко к старушке с хозяйственной сумкой, он обрывал луковую стрелку и совал себе в карман.

– Нет… – не согласилась с ней женщина в розовой шапке. – В пятницу я ходила к окулисту. Тут еще все было в порядке!

– Дык… загорелось-то ночью! Ты ж не ночью к окулисту ходила! – не сдавалась бабушка очень темпераментного паренька, который, перепробовав все способы борьбы с бабкиной разговорчивостью, решил сесть на асфальт. – Вадик! – тут же заголосила старушка. – Встань немедленно и не позорь своих родителей перед посторонними людьми! – Справедливо полагая, что ей повредить уже ничего не может, она еще раза три помянула несчастных маму с папой, что все равно не привело к положительному результату. Старушка церемонно извинилась перед всеми и засеменила вслед за мальчишкой, который сразу потащил ее по направлению к кондитерскому магазину.

– Все действительно произошло ночью с пятницы на субботу, – подтвердила молодящаяся дама иного поколения. – Сначала лифт у них загорелся, а потом и пошло… и пошло… Дом-то внутри весь деревянный! Говорят, полы вспыхивали, будто под ними бикфордовы шнуры проложили! Перекрытия обваливались… Страшное дело…

– А люди-то! Люди-то где? – полузадушенным голосом спросил Башлачев и почувствовал, что все у него внутри спеклось, будто он сам только что выбежал из горящего дома.

– А во-он, – женщина в розовой шапке махнула в сторону дома, – видите, на стене бумажные листы прилеплены? Там и написано, кто где… Кого установить смогли… А трупов там… трупов… мамочки мои… не счесть.

С ухающим колоколом сердцем Башлачев подошел к бумажным листам, у которых стояли еще несколько человек. Один лист с черным кантом перечислял фамилии погибших и указывал морги, где можно было отыскать останки. Неопознанными числились тринадцать трупов. Петр Николаевич от этого страшного листа поспешил к другим, надеясь отыскать Аллу среди живых. Жильцы дома, отделавшиеся испугом и порчей имущества, были временно переселены в гостиницу без названия на окраине Питера. Среди этих счастливчиков фамилии Белозеровой Башлачев не обнаружил. Остальные жильцы дома являлись пострадавшими разной степени тяжести и были размещены в разные места: в НИИ «Скорой помощи» на Будапештской, в городскую многопрофильную больницу в Озерках и Мариинскую больницу на Литейном. Петр Николаевич вздрогнул, когда наткнулся наконец на Аллину фамилию. Алла Белозерова находилась у черта на рогах – в Озерках. Башлачев чертыхнулся, сел в свою «Ауди» и поехал в Озерки.

В огромной больнице охранник ни в какую не желал пропускать его на этажи, требуя пропуск.

– Какой еще пропуск, – проревел Петр Николаевич, – если я только сейчас узнал, куда отвезли… мою сестру… из сгоревшего дома на Владимирском! У нее… больше никого нет, а она уже третий день тут! Может, что-то надо!! Элементарные… трусы и зубную пасту! Будь человеком, пусти!

Упоминание сгоревшего дома подействовало на охранника, как магическое заклинание, и он даже окликнул идущую мимо медсестру и попросил ее проводить человека на этаж к владимирским погорельцам.

Алла лежала в четырехместной палате с тремя женщинами из своего дома. У всех четверых было отравление угарным газом, легкие ожоги и не слишком серьезные ранения. Медсестра предупредила Башлачева, чтобы он вел себя сдержаннее, поскольку у всех женщин, лежащих в палате, погибли или пока числятся без вести пропавшими родные. Петр Николаевич кивнул, нервно сглотнул и зашел в палату. Он сразу увидел Аллу, хотя она мало была похожа на ту блистательную женщину, которой восхищался весь институт. Ее лицо было землистого цвета, глаза окружали желто-коричневые круги. Через всю щеку тянулась отвратительная запекшаяся царапина, но хуже всего было выражение ее лица. На нем были написаны смертельная скука и полное безразличие к окружающему.