Книга Висельник и Колесница - Константин Жемер

Запад грозил красным флагом свободы и крови – надвигались сумерки.

- Меня давно снедает любопытно, – нарушил сомнительную тишину Толстой. – А что, наши противники – считают ли они происходящее карточной партией? И готовы ли соблюдать правила игры?

Виорел Аким искоса поглядел на графа.

- Правила установлены свыше, барин. Люди не вольны их нарушить.

Внезапно послышался крик мальчишки, ненамного опередившего остальных.

- Чего орёшь, Цынцари?! – возбуждённо спросил граф. – Неужто, обнаружил лаз под землю?!

Плешка сидел на корточках и призывно махал рукой. Американец спешился и первым подбежал к цыганёнку. Тот поднял голову и сказал:

- Тащили ладавав[167].

В этом месте копыта хорошо потоптались. И не только копыта – рядом присутствовали человечьи следы. Значит, всадники спешились. Цыганёнка же в наибольшей степени заинтересовала широкая колея в снегу. Ткнув в неё пальцем, Плешка повторил:

- Тащили ладавав.

- Картошку, что ли, украли? – пробормотал Толстой зло. Как всегда, все непонятное выводило его из себя.

- Что там такое? – спросил, идущий позади Максим.

- Да будто мешок с картошкой волокли, – ответил Американец. – Или с репой…

- Не-е, барин, тут не мешок волокли, а человека. И пока волокли, тузили немножко сапогами, – пояснил баро.

- Сам разберусь, – буркнул граф, – ага, дальше злополучный мешок, похоже, встал на ноги, потому как колеи уже не вижу, зато добавилась новая нить следа, с не в пример частыми шажочками.

В лесу быстро темнело. Вокруг вставали тени причудливо изогнутых стволов. Света ещё вполне хватало, чтоб смотреть под ноги, но Максим, тем не менее, приказал баро зажечь фонарь.

Следы привели к небольшой поляне, посреди которой возвышалось одинокое рассохшееся дерево, подобное южной ильме. Снег жался к этому дереву, будто щенок к суке; клочья белого мха висли на изгибах тонких длинных веток. А крепкие верёвки прочно удерживали привязанного к стволу обнажённого человека.

Зрелище представилось сомнительной приятности: человек был весьма стар. Длинные седые космы, сильно разбитое лицо, в которое уже дышит смерть, болезненно вздутый живот, сведенные морозом пальцы на руках и ногах, сморщенная мошонка. Картину довершали острые ключицы, которые, казалось, вот-вот прорвут полупрозрачную дряблую кожу.

- О, – почти не раскрываясь, произнесли распухшие губы старика, при этом пол лица свело от напряжения. – О, miles gloriosus! Salvete, miles gloriosus![168]

«Голый полумёртвый старик, разговаривающий на латыни», – Максим ожидал от таинственных следов большего.

- Сальвете-сальвете, – первым опомнился Американец. – Говорящая мумия, вот же черт! Давай, Вождь, подсоби! Распутаем это чудо Египетское!

Старика заметно затрясло, а Толстой принялся кромсать веревки саблей, приговаривая:

- Ничего, ничего! Сейчас тебя соберем! Обогреем, накормим, потом спросим, кто таков, да за что тебя так! Если и правда, гад какой – назад привяжем! Да не трясись, дед, шучу я!

- А, может, и нет, – пробормотал граф, сорвав последние путы и рывком поднимая старика.

Виорел Аким скинул с себя полушубок и, укутав обнажённое тело, легко закинул на плечо.

Крыжановский, покуда другие возились с найденышем, оглядывался вокруг.

- По-моему, Максимус, напрасно ты надзираешь за призраками. Эх, знать бы, что за старец? И отчего его к дереву привязали? Но пока сможет говорить…, – Толстой взобрался на лошадь.

- Увы, костёр не разведёшь, до замка рукой подать, увидят. Однако надо бы побыстрее деда в чувство привести, – забеспокоился Крыжановский.

- Это как же? Уши, что ли, начать резать?

- У меня коньяк есть, – скривился от неприятного воспоминания Максим. – И у дядьки Леонтия, знаю, завалялась пузатая! Как думаешь, не загубим старичка жгучей влагой?

- Смерть от коньяка?! Пожалуй, в пользу таковой я бы даже пересмотрел видение собственной желаемой кончины, – совершенно серьёзно ответил граф.

До саней старика довезли живым. А там за него принялся дядька Леонтий. Он растёр посиневшее тело самогоном, обернул несколькими шубами и одеялами, а Максим влил в глотку спасённому изрядный глоток коньяку. Эти манипуляции оказали весьма благотворное действие. Дед порозовел и стал рассматривать своих спасителей прояснившимся взором. Солдат он оглядел мельком, зато на цыган взирал с невыразимым удивлением.

- Кто вы? – спросил по-французски Крыжановский.

Старик ничего не ответил, а только взглянул, словно огнём обжёг. Максим повторил вопрос на немецком. Ответа снова не последовало.

- Чёрт, латынь пробовать не стоит, её я знаю лишь немногим лучше польского. Теодорус, может, ты попытаешься объясниться с нашим другом? – отступился полковник.

- Ты ещё вождю предложи побеседовать со стариком на цыганском языке или Курволяйнену на финском, – возразил Толстой по-французски. – Нечего силы тратить – дедушка прекрасно нас понимает.

Старик перевёл взгляд на графа и, сплюнув кровью, шепеляво сказал:

- Да, я француз. И усматриваю иронию в том, что меня спасли от смерти русские. Ведь я ваш враг, по крайней мере, был им, пока мне не выбили зубы.

- А что, дед, даже русское наречие тебе известно? – Поинтересовался Максим.

Француз скривился, то ли от страданий, то ли ему не понравилось обращение «дед».

- Александр Ленуар, – представился он. – Учёный, знаток древностей. Русский язык не особо понятен, но он созвучен известному мне славянскому, и некоторые фразы разобрать могу.

Ответные представления дворян старика нисколько не удивили – по крайней мере, никаких вопросов не последовало.

- Ты, Максимушка, помнится, пленного заполучить хотел? – весело подмигнул Американец. – Видно, сие желание услышано свыше. Вначале накормим страдальца, а там уж допросим по всей форме. Готов держать пари: сей убелённый сединами муж может поведать нам немало занимательного.

Аппетит у Ленуара оказался отменный. Он преспокойно умял краюху чёрствого хлеба, при этом проявил такую прыть, каковая заставляла сомневаться в отсутствии у престарелого учёного зубов. Судьбу хлеба также разделили увесистый кусок копчёного окорока и два солёных огурца.

- Господин Ленуар! – не терпящим возражений тоном начал Максим, лишь только француз отряхнул от крошек бороду. – Без сомнения, после перенесённых страданий вам необходим покой. Тем не менее, его мы предоставить не в силах – уж не взыщите. Есть ещё кое-кто, нуждающийся в спасении…, поверьте на слово, время не терпит, а потому извольте отвечать на вопросы. Не из страха перед расправой, ибо мы не воюем с нонкомбатантами[169], но из чувства благодарности. Согласны?