Книга Мы будем на этой войне. Не родная кровь - Сергей Лобанов

Через три дня Фёдор смог встать с кровати и сделать несколько неуверенных шагов. За эти дни он познакомился с батюшкой, как его называла Мария. Он сам представился отцом Николаем.

У Трошина о нём сложилось мнение как о человеке рассудительном, спокойном, добром. И всё же Фёдор чувствовал себя скованно. Он не привык быть кому-то обязанным, хоть здесь ни словом, ни взглядом не давали повода думать так.

Однажды между отцом Николаем и Трошиным случился разговор, после которого Фёдор решил твёрдо: пора уходить. Нет, его не гнал никто, но сам разговор оставил неприятный осадок на душе. Наверное, тем, что священник был прав в своей незатейливой простоте, в доводах, идущих от сердца.

Фёдор давно знал, что спорить с такими людьми трудно. Они свято уверены в своей правоте, их ничем не проймёшь, а все остальные, по их мнению – просто заблудшие овцы и их нужно вывести на свет Божий.

Разговаривали о войне.

Отец Николай спросил:

– Скажите мне: есть теперь или нет христолюбивое воинство?

– Не знаю, – ответил Фёдор. – Вряд ли.

Он не хотел разговаривать об этом, но из признательности за спасение, вежливо и по возможности непринуждённо поддерживал беседу.

– Вот и я не знаю, – вздохнул священник. – Я вижу один народ, разделённый злой силой. Испокон веков русский воин знал и чувствовал, что служит делу важному и хорошему. Это всегда освящалось и возвеличивалось. Сейчас же всё забыто, а творимое зло противно Божьим заповедям.

Трошин согласно кивнул и сказал:

– Религиозный ореол, когда-то окружавший войны и военных в глазах толпы, теперь исчез, это так. Но ведь к этому шло уже давно. Сейчас те, кому поневоле приходится воевать – воюют, будто каторжники прикованные цепями к своей тачке. О каком тут военном духе и боевых качествах, а тем более об освящении и возвеличивании можно говорить!

Священник поддержал:

– Хоть война есть безусловное зло, всё же можно оправдать войну освободительную против захватчиков. Но как оправдать войну гражданскую, когда убийство своих соотечественников становится способом достижения победы? Как обратить заблудших к Богу, открыть им глаза? Какой молитвой?

– Эх, отец Николай! – вздохнул Трошин. – Если бы молитвой действительно можно было что-то сделать!

Священник пристально посмотрел на собеседника и спросил мягко:

– А разве нет?

– Не стану говорить за всех, но я не верю, что наш мир управляется божественным началом жизни. Есть химические, физические и иные процессы, в результате которых появилась Вселенная. И всё же я готов на минуту допустить существование Бога. Что мы видим в этом случае? Бог, если он есть, давно отвернулся от нас – с тех самых времён, как мы распяли Сына его, – ответил Фёдор убеждённо. – Даже ангелам нет до нас дела. Они никогда не спустятся с Небес на поле боя к страдающим от ран, чтобы облегчить их муки. Ангелы побоятся запачкать ноги и белоснежные крылья в крови, в блевотине, в разорванных кишках и говне… Не нужны мы даже этим серафимам.

– Вы заблуждаетесь, – улыбнулся священник.

«А то как же! Конечно, заблуждаюсь, – подумал Трошин без какого-либо раздражения. – У вас, у богословов, это убойный аргумент для неверующих, когда возразить нечего. Мол, только вам известна истина. Все остальные – заблуждаются».

А вслух он сказал:

– Отец Николай, при всём уважении, но если зло существует, то значит, Бог не может или не хочет ему помешать. Разве не так?

– Нет, Фёдор, не так. Господь дал человеку свободу выбора. Но за эту свободу и спрос серьёзный. Бог не может по своей прихоти вмешиваться в Творение своё, поскольку оно совершенно изначально, в нём нечего исправлять. Это люди, получившие свободу выбора, как неразумные дети не ведают что творят, а потом ничтоже сумняшеся сваливают свою вину на Бога – как Он мог такое допустить?! Очень удобная позиция, не правда ли: творить, что вздумается, ни за что не отвечать, а перекладывать ответственность на других?

Ошибочно молиться Ему о прямом вмешательстве. Желающие этого, принижают величие Господа, приравнивая Его к любому земному правителю, вольному распоряжаться своими подданными и менять законы по своему капризу.

– А может быть, Бога нет вовсе? – осторожно спросил Трошин, не зная, как отреагирует священник.

Но тот остался невозмутим и ответил ровно:

– Легче всего сказать: как Бог такое позволяет, куда Он смотрит! А ещё хуже – заявить, что Бога нет. Говорящие так, почему-то уверены – уж их-то никак не затронет пророчество о Страшном Суде. Они ошибаются. Господь любит чад своих, но спросит за всё строго. Нельзя понимать Божественную Любовь как слабость и готовность ко всепрощению. Грехи придётся искупать.

Отец Николай встал.

– Я должен идти. Время службы.

Он вышел, оставив Трошина наедине со своими мыслями.

Именно тогда Фёдору показалось, что священник стал несколько холоден к нему. А может быть, действительно лишь показалось. Но он решил: как только сможет более-менее нормально передвигаться, сразу уйдёт. Вернётся к своим и продолжит воевать. А есть Бог или нет его – узнает, как придёт срок. Пока же помирать не время. Нужно победить в этой войне и встретиться со своей семьёй. Раз не получилось переметнуться, значит, придётся по-другому идти к жене и дочери.

На полное восстановление у Трошина ушла ещё неделя. Он не раз разговаривал с отцом Николаем о разном, и убедился в ошибочности своего мнения о холодности и отчуждённости священника.

Со стороны близкой линии фронта часто громыхало, доносились отзвуки автоматической стрельбы. Но сама церковь оставалась нетронутой. Здесь никто не появлялся.

Отец Николай говорил, что прежде тут бывали военные, но немногочисленные. Приезжали, узнавали, что да как, надо ли чем помочь. Одни просили окрестить, другие – дать текст молитвы-оберега.

Священник давал им на выбор переписать молитву-оберег Михаилу Архангелу от смерти на войне, и молитву-оберег святому преподобному Сергию Радонежскому. Многие переписывали сразу две.

Фёдор слушал и думал:

«Зачем он мне об этом говорит? Ненавязчиво предлагает тоже переписать? А что, перепишу, пожалуй. С меня не убудет. Только поможет ли мне, безбожнику?»

Настал день, когда Фёдор сказал:

– Пора уходить мне, отец Николай. Спасибо вам и матушке Марии за спасение моё. Век не забуду. Простите, если резок был порой. Но таков уж я по природе своей. А где автомат мой?

– Спрятал я его до поры. Но теперь уж отдам.

Фёдор быстро собрался и вместе со священником вышел на улицу.

Смеркалось.

Трошин решил ночью пересечь линию фронта, не являвшуюся сплошной оборонительной системой – такого не случалось во всех больших войнах, не было и в этой. Так что пройти незамеченным мимо противника можно вполне. Главное, думал Фёдор, на своих выйти так, чтобы не убили и вообще без зубов не оставили.