Книга Четвёртая четверть - Инна Тронина

Сестрёнку положили в гроб в белых чулочках на ажурной резинке, в подвенечном платье, присланном мною из Стамбула совсем для другой церемонии. На ноги надели атласные туфельки. Лицо закрыли белой фатой. Андрей боялся, что такое роскошное захоронение запросто могут разрыть. Ведь на покойнице много жемчуга. И не искусственного, а натурального, розового.

Я только махнула рукой. Теперь уже всё равно. Сестрёнке ничего не нужно, да и мне тоже. В этот печальный, но всё же торжественный день, кокетка Олимпиада должна быть одета дорого и со вкусом. Она так любила наряжаться…

В коленках у меня разлилась противная слабость, и потому я всё-таки решила сесть в автобус. Окраинный полдень плавал в дымке, сквозь которую мягко, вкрадчиво светило солнце. На меня многие смотрели с удивлением. Траурная одежда, вуаль, и тут же много золота.

Через некоторое время отворачивались — принимали его за фальшивое. Это же совсем свихнуться надо, чтобы в настоящем шататься по Москве даже днём. Ограбят у всех на виду, и пикнуть не посмеешь. К тому же, отчётливое амбре перегара не внушало почтения ко мне. Откуда у «синюхи» столько золота?…

Ты всё ещё веришь в любовь,

Фильмами добрыми бредишь,

И всё ещё веришь в любовь,

Веришь…

Я впервые слышала эти песню. Её только что завели в киоске звукозаписи. Пока жила в Турции, пропустила появление многих интересных новинок. А. может, раньше эту песню просто не замечала — слишком много было дел.

Теперь я предоставлена самой себе. Когда не занята по службе, могу весь день валяться перед «видеодвойкой», слушать магнитолу. Надо по киоскам пройтись, купить кассет для досуга. Интересно, я ведь совсем не привычная к праздной жизни. Как себя помню, помогала матери. И до сих пор не задавалась вопросом — верю ли я в любовь?…

Из дома уходишь тайком,

Так же, без спросу, взрослеешь.

И всё ещё веришь в любовь,

Веришь…

Автобус подошёл, но в него набилось столько народу, что я не стала рисковать нарядным костюмом. Но, прежде чем пойти пешком, решила перекурить. До замужества я предпочитала сигареты с ментолом, и сейчас купила такие же.

Пока жила в Турции, даже не думала зажечь сигарету. Там дикие строгости на сей счёт. И мужики придумали своеобразный стриптиз. В Турции увидеть курящую даму практически невозможно, а всё запретное притягивает. В стамбульском ночном клубе «Олимпия» пожилые господа завлекаются тем, что созерцают курящих русских девиц.

Я — калач тёртый, многое повидала. Но такое извращение и для меня оказалось в новинку. Сигарета в женском ротике воспринимается стамбульцами примерно как у нас — секс в общественном месте. Я узнала про такие развлечения от мужа и однажды напросилась с ним в «Олимпию».

Вот уж картина маслом! С девяти вечера до пяти утра девчонки смолят, как проклятые, а турки балдеют, попивая коньяк и шампанское. Получается настоящий «газен-ваген»*. Разрешаются разминка и танцы. Можно даже снять клиента. Но всё-таки главное там — курить.

После посещения «Олимпии» меня около года не тянуло к сигарете. Тогда я поняла, что запреты, как ни странно, делают жизнь интереснее, содержательнее. Жители мусульманского города с древними традициями получают удовольствие на пустом, с нашей точки зрения, месте.

Младшая моя сестрёнка,

Что же ничего не скажешь мне?

Младшая моя сестрёнка,

Жаль тебя мне…

Сестрёнка моя.

Сестрёнка моя младшая,

Сестрёнка моя…

Я курила и плакала. Потом бросила хабарик* в урну и быстро пошла, почти побежала к Алтуфьевскому шоссе. Песня преследовала меня. Я в смятении зажала уши ладонями, и потому сразу не услышала, как сзади сигналит машина. «Фольксваген-пассат» цвета индиго медленно ехал рядом с тротуаром. Наверное, я показалась сумасшедшей сидящему за рулём Лёшке Чугунову.

Да нет, ему-то как раз не показалась. Он сам в чёрном джинсовом костюме. Видимо, к нему Колька Матвиенко и приревновал Липку. Или к Андрею? Теперь уже не узнаешь. Но мы с Чугуновым друг друга поняли. Разом сняли солнцезащитные очки в серебристой оправе. «Она ничего не скажет уже… Никогда… Никому… Жаль тебя, Липка!..»

Чугунов протянул руку, открыл дверцу и высунулся, опираясь на переднее пассажирское сидение. С первого же взгляда мы молчаливо условились не вспоминать про Липку, хоть перестать думать о ней не могли. Несостоявшийся родственник сделал вид, что мы — просто коллеги.

— Подбросить тебя к дому? — Чугунов сделал рукой приглашающий жест.

— Пожалуй.

Я обрадовалась, потому что даже не представляла, сколько времени придётся идти. Усевшись рядом с Чугуновым, я достала из сумочки платок, тщательно вытерла слёзы, расслабилась.

— Тебя шеф послал? — спросила я немного погодя.

— Да. Я тебя тут часа два караулю. Думал, что ты «тачку» другую взяла или как-то проскользнула мимо. Хотел уже связаться с конторой, спросить, как быть дальше. Вдруг вижу — идёшь…

Чугунов вёл машину, наклонив лобастую голову. Кожа на его затылке белела сквозь стерню волос.

— Шеф знает, что ты сейчас не в лучшей форме. Внимание у тебя ослаблено, а дело важное. Я подожду тебя во дворе.

— Если шеф приказал, то жди.

Я была довольна, что не придётся опять спускаться в метро и ехать в Тёплый Стан, где раньше проживала вторая жертва неизвестного отморозка — Ирина Анатольевна Минкова. Её убили ножом на автобусной остановке. Туда почти сразу же подъехали на джипе Озирский с Божком, вызвали милицию. Андрей даже видел, как этот парень удирал, но задержать его не сумел.

Мы проехали железнодорожную платформу «Бескудниково». Отсюда до нужного дома было очень близко. Интересно, почему Андрей сразу не отправил меня на машине, с Чугуновым?

— У меня другое задание было. — Лёшка будто бы прочитал мои мысли. — «Наружкой» занимался около Крестьянской Заставы. Больше людей нет свободных, а я прибыл в офис раньше времени. Шеф рассудил, что для данной операции нужны два человека.

Чугунов, выворачивая руль то вправо, то влево, метался по солнечным дворам, между высоченными коробками домов. Как я поняла, он почти не знал район Бескудниково. Но с ним всё-таки было лучше, чем одной. Понятно, что Озирский меня потерял утром, и теперь давал понять, больше меня самой себе не предоставит. Дело — прежде всего, а эмоции — потом.

Я зачислена в оперативный штат московского филиала агентства, и вольничать мне положено. Лёшка тоже в сыскных делах — новичок. После гибели Липки он ушёл из охраны. Теперь мы попали в одну группу. Я вижу, что парень места себе не находит, чувствует вину передо мной. А в чём, собственно?

Наверное, думает, что невольно дразнил Миколу, и тот сорвался. Надо было порвать с Липкой гораздо раньше. Объяснить ей, что опасно играть с огнём мужской ревности. А теперь что? Снявши голову, по волосам не плачут.