Книга Феликс Дзержинский. Вся правда о первом чекисте - Сергей Кредов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В один из голодных месяцев революции Ядвига Эдмундовна решила к приходу брата напечь для него оладий. Муку достала у спекулянта. Увидев перед собой тарелку с оладьями, Дзержинский поинтересовался: «А не у мешочника ли ты купила муку?». Сестра созналась. Угощение полетело в форточку.
В 1923 году Ядвига Эдмундовна просит своего влиятельного брата, возглавляющего два наркомата и спецслужбу, устроить ее мужа на работу. Получает ответ:
«Любимая Ядюня! Должность (работу) твоему мужу дать не могу. Конечно, вам не очень сладко, поскольку твоя зарплата 300 рублей. Вероятно, смогу давать ежемесячно около 200 рублей».
В другом письме того времени Дзержинский рассказывает о доходах своей семьи:
«Я свожу концы с концами, ибо обеды с ужинами и квартира очень дешево в Кремле расцениваются, и притом жена тоже зарабатывает при одном ребенке. Кроме того, нет расходов на передвижение».
Весной 1926-го экономного и целомудренного Дзержинского избрали председателем Общества друзей советского кино. Видимо, киношники вскоре поняли, что приобрели не только «друга». Феликс Эдмундович предложил наметить меры «по увлечению сниматься», чтобы сэкономить средства и материалы. Кроме того, направил запрос в ОГПУ:
«Мне передавали, что в кино господствуют прямо неслыханные нравы режиссеров по отношению к артисткам. Так ли это?»
Для многих революционеров, ставших чиновниками, скромность в быту – из области воспоминаний. Наркома Луначарского нередко под утро выносят из шумных артистических клубов и погружают на извозчика. Руководитель революционного трибунала Николай Крыленко удобно устроился в роскошном особняке в Георгиевском переулке. К суровому обвинителю за разрешением на выезд за границу пришла княгиня Татьяна Куракина. Из ее воспоминаний:
«Когда я увидела анфиладу гостиных и через открытую дверь в столовой – шкаф, наполненный чудным серебром князей Голицыных, с голицынскими гербами, мне, право, захотелось смеяться. Эти господа, не только отбирающие у нас дома и все, что мы имеем, но притесняющие нас даже тогда, когда мы перебираемся в сырые подвалы, – эти господа не стесняются водворяться в наши дома, есть на нашем серебре и жить совершенно в противоположность тому, что они проповедуют».
О Дзержинском подобного никто сказать не мог. В каких условиях он жил? Это можно представить. В октябре 1925 года Феликс Эдмундович направил хозяйственникам ОГПУ просьбу выполнить мелкий ремонт в его кремлевской квартире: обить двери, выходящие в коридор, чтобы не дуло и не было слышно разговоров; устранить щели в форточках; отрегулировать отопление; осмотреть треснувшую печь; поменять рваные занавески на окнах; ну, и чтобы копоть в комнаты не попадала…
Они так и не вернулись с Гражданской войны…
Феликс Эдмундович Дзержинский всю жизнь учился. Экономику промышленности освоил он настолько, что лично, вооружившись карандашом и блокнотом, проверял выкладки и важные цифры в отчетах, подготовленных отделами ВСНХ. Специалист.
Но изучать основы права он не считал нужным. Их следовало создавать с чистого лица, по революционному наитию. Волокиту судебных разбирательств, дававшую явному врагу возможность уйти от ответственности, Дзержинский не терпел, подбирая ей уничижительные названия вроде «либеральной жвачки буржуазного лицемерия» и тому подобных.
Мелких уголовных преступников еще можно доверить случайностям судопроизводства. Но что касается контрреволюционеров, спекулянтов и тунеядцев, расхитителей народного достояния, а также лиц, в отношении которых «есть полная уверенность» при некотором недостатке формальных доказательств, – тут, убеждал он, нельзя доверяться лотерее. Если суд – то без формалистики, либеральной канители. Прокурор в таком процессе – борец за победу революции, а не человек статей и параграфов. Реальную пользу приносит только быстрая, непосредственно следующая за раскрытием преступления репрессия. Борьба с преступностью должна вестись по принципу коротких, сокрушительных ударов.
Приведены высказывания Дзержинского, сделанные им уже после 1923 года. И мы, конечно, не забыли, как он боролся за право ВЧК на внесудебные приговоры.
Примечательный момент. В 1924 году, формулируя в одном из писем в ЦК принципы карательной политики, он назвал и такой: «Наказание имеет в виду не воспитание преступника, а ограждение от него Республики». Что-то очень знакомое… Но ведь это взято из обвинительной речи против самого Дзержинского на процессе 1908 года в Варшаве! Прокурор настаивал тогда, что этот закоренелый преступник нуждается «не в исправлении, а в устранении». В повести «Дневник заключенного» (запись от 12 ноября) Феликс Эдмундович язвительно отметил, что его осудили, руководствуясь исключительно «голосом совести», чуткой к требованиям властей. Через полтора десятилетия революционер Дзержинский словно поменялся местами с царским прокурором. Заметил ли он сам это?
Комментировать, собственно, тут нечего. Роковые ошибки с большими последствиями…
Перенесемся всего на полтора десятилетия вперед.
Анна Петровна Кобак через полвека с лишним узнала о том, как погиб ее отец в 1938 году.
В село Ахины, что к югу от Байкала, в столыпинскую реформу из Белоруссии переселились крестьяне. Петр Филиппович Кобак среди них – самый энергичный, мастеровитый, уважаемый. Столяр-краснодеревщик, хотя на германской войне поранило ему руки. Правую особенно сильно задело – перебито сухожилие, пальцы с тех пор не сгибаются. Построил переселенец дом из лиственницы, да не лачугу – большой, из трех комнат. Забор врыл. Все это прочно стоит и поныне – спустя сто лет. Шестеро детей Кобака не знали голода.
В 1931-м докатилась до Восточной Сибири коллективизация. Крепкие мужики против. И Кобака как самого авторитетного из них ссылают с клеймом кулака в Бодайбинский район – на реку Витим, в поселок Нерпо. Детей Кобаки пока оставили добрым людям. А через год, когда мать приехала их забирать, увидела, что им в ссылке живется лучше, чем здешним в колхозе.
Петр Филиппович не опустил свои покалеченные руки. Всей семьей – родители, сын Михаил и четыре девчонки – наметили в тайге семь делянок, выкорчевали пни, распахали, стали выращивать картошку и овощи. Кобак сделал бочки под соления. Вырыл землянку, утеплил – для поросенка. Каждые полгода у них три-четыре пуда мяса, свои колбасы. Петр Филиппович служил механиком на лесозаготовках. Сделал парты с открывающимися крышками для школы, преподавал здесь уроки труда, вечерами скрюченной рукой заполнял школьные журналы. С такими людьми не пропадет русская земля, разве не так?
В 1938 году Петра Филипповича увезли в Бодайбо. И там 7 июля расстреляли как «активного участника контрреволюционной организации». Нашли такую в таежной глуши! В тот год в захолустном Бодайбо расстреляли более 950 «контрреволюционеров», их фамилии позднее опубликовали местные газеты.
Семья Кобака и в войну не голодала. Делянки продолжали приносить спасение. И соседей подкармливали. Сын «контрреволюционера», Михаил, в 1943 году погиб на фронте. Дочери Кобака выучились, внуки его стали довольно известными людьми в своих областях.
