Книга Где вера и любовь не продаются. Мемуары генерала Беляева - Иван Беляев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Этак и умирать легко, – говорили горцы, прощаясь. – Спасибо вам за все!
Подходили и наши пополнения. Орудийного расчета комплектовать не приходилось: он был великолепен. Но с ним прибыло несколько прекрасных конных разведчиков: взводный унтер-офицер Хаджи-Мурза Дзаболов, которого мы сразу же назначили старшим в команду разведчиков, кавалерийский унтер-офицер Алавердов, тихонький и скромный на вид; бывший конный разведчик 22-го Сибирского стрелкового полка унтер-офицер Кириленко, георгиевский кавалер, идеал русского солдата. Всегда исправный, всегда на сытой, вычищенной лошадке, без рисовки готовый на любой подвиг, незаметный, но безукоризненный всегда и везде. Остальные пошли к зарядным ящикам и в парк. Бывшие пехотинцы были вооружены карабинами и кинжалами: в трудные минуты эти «чукчуры» или «килипучуры», как мы их прозвали, рассыпались впереди батареи или патрулировали ее фланги, заменяя прикрытие, рыли окопы и производили все вспомогательные работы.
Но вот настал назначенный день. Нас отправляли не на турецкий фронт, а на западную границу, куда – неизвестно. Но к посадке мы должны были прибыть на станцию Закаспийской железной дороги в Тифлис.
Батареи выстроились на церковной площади. После молебна батюшка обошел конный строй, кропя коней и всадников святой водою. Все население высыпало на площадь, теснясь между запряжками. Многие плакали. Плакал и сам престарелый священник. Вот точное описание нашего выступления:
Помню я, как выступали мы в этот последний поход…
Радостно трубы звучали, кони рвалися вперед.
Вышел с крестом седовласый батюшка наш полковой,
Благословил нас, заплакав, на подвиг наш боевой.
– Добрые люди, прощайте, – был командирский ответ.
– Со славою нас ожидайте – или возврата нам нет.
От командирского слова дрогнули наши сердца;
Музыка грянула снова и прокатилось «Ура!»
Много годов пронеслося, многих в живых уже нет.
Только буквально сбылося то, что пророчил ответ.
Страха не зная, мы дрались, наш трепетал супостат…
Жертвой измены мы пали и не вернулись назад!
Во главе уходила наша батарея с командиром и конными разведчиками впереди. За ними трубачи на белых конях, далее, одно за другим, орудия с прислугой, за батареями – парки. Позади всех мчался только что приобретенный щегольской экипаж с неизменным Шеффером на козлах, в белых перчатках и щегольском кафтане. В нем – закутанная вуалью и улыбаясь, словно не отдавая себе отчета в будущем, с верой во все лучшее, – верная подруга моей жизни, а рядом с ней – молоденькая Тася, сестра мм. Кузнецовой.
Вот и мост на Иоре, за Мухрованью… Копыта тысячи коней посылают ей наше последнее «прости»…
Шуми волнами, Иора!
Красавица, прощай!
Вернемся мы не скоро,
Так нас не забывай…
Два дня в Тифлисе прошли под угаром. Улыбки, слезы, поцелуи, объятия… Один за другим грузятся и уходят пехотные эталоны… Раздирающие сцены…
Свистит поезд, старушка мать на фаэтоне увозит молодую даму, раскинувшуюся в полном обмороке… Кому было нужно все это?
Только что приехавший совершенно юный офицерик, князь Сосико Церетели (брат веселого Самсона), забился под койку, откуда его вытащили лишь в момент отъезда. «Не могу видеть, как плачет мама», – говорил бедняжка. Его мама, модель грузинской красавицы, вне себя от горя, спрашивала мою молодую жену, можно ли надеяться, что сберегут жизнь ее сына…
– Когда объявили войну, – говорила Але Фируза, – я увидала, что соседка-немка бросилась в церковь ставить свечку… Я за ней… Она поставила налево, за Кайзера; а я за нашу Россию…
Аля все время держалась бодро. Только когда трубач дал сигнал к отходу, она разразилась рыданиями у меня на груди.
Она оставалась среди друзей… Но… когда и где нам суждено было встретиться опять?
Сквозь дым и пламя
Верным сынам России
Закавказье уже спалено летними жарами, мы ползем с медленностью классического Bummelzug – «Осетинской молнии». Уже миновали Дербент, «Железные ворота», уже повернули на Ростов. Пожелтелые поля, повыжженные степи… Простились с вами, милые горы, ставшие мне родными – надолго, навсегда… Кто знает?
В Ростове присоединился к нам красавец Иванов, повар экстра-класса, прослуживший у меня всю службу и уволенный в запас как раз накануне войны. Я запомнил его просьбу вызвать его и его адрес: Луговая, 7. И вот он теперь опять принялся за привычное ремесло… Всегда вспоминаю его последние слова: «Поедете по железной дороге, будете на вокзале и захотите рыбы – не соблазняйтесь на осетрину или стерлядь – это верная смерть: берите только “naturelle”[121]».
Эти мудрые правила, по-моему, применимы и не только к рыбе… Я старался внушить их офицерам под Варшавой.
Сворачиваем на Киев. Степь, снятая жнива… зелень садов, из которых выглядывают купола церквей… При виде их какое-то затаенное чувство охватывает душу. В ушах звенит:
Снова мы, как в дни былые
Собралися на врагов.
Поминай же, мать Россия,
Своих преданных сынов.
Пусть раскинутся весною
Твои нивы и поля,
Изумрудной муравою
Пусть покроется земля;
Пусть потонут твои села
В дивной зелени садов.
Будь счастливой, будь веселой
До скончания веков!
За предел твоей державы
Нас теперь ведут вожди…
Мы воротимся со славой,
А иначе нас не жди!
Оглушительный гудок прерывает эти мысли. Поезд описывает кривую и подходит к большой станции. Уже на ходу раздаются крики:
– Осишвили, лезгинка!
Но музыкантов не приходится уговаривать. Все они комфортабельно расположились в теплушке и при первом сигнале хватаются за свои инструменты, и раздаются опьяняющие звуки, которые в душе каждого азиата будят все, что только радовало его душу с раннего детства. Выбившихся из сил музыкантов сменяют зурначи, потом наурская, потом все те мелодии, которые воскрешают последние минуты перед отходом: «На сопках Маньчжурии», «Бабочка», «Испанка». Двухтысячная толпа подростков и детей (взрослых почти не видно) с восторгом глядит на воинственный Кавказ, который идет умирать за Россию, как на бранный пир…
Подбегают к офицерам: «Как зовется ваш полк? Какие славные у вас люди! Первый раз мы видим таких отчаянных ребят, какой порыв! Можно проехаться с вами до следующей станции?»
Полтора часа проходят как одна минута. Но поезд еще не закончил свою погрузку… Мы остаемся еще, но каждую минуту слышится:
– Осишвили, лезгинку! Осишвили, гопака!
