Книга Эдгар Уоллес. Сообразительный мистер Ридер. Гилберт Кит Честертон. Воскрешение отца Брауна - Эдгар Уоллес

– Разрази меня гром, – тихонько произнес отец Браун. – И в самом деле, похоже на гигантского вампира, рухнувшего, как подстреленная птица.

– Как по-другому он мог сюда попасть? – раздался голос со стороны двери, и священник, подняв глаза, увидел стоящего в дверном проеме Эйлмера.

– Может, он просто подошел? – уклончиво предположил отец Браун.

Эйлмер поднял руку и широким жестом обвел белую ширь.

– Посмотрите на снег, – произнес он глухим, дрожащим от волнения голосом. – Разве вы не видите, что он незапятнан? Он чист, как белая магия, как вы сами сказали. Лишь одно грязное черное пятно на мили вокруг. Никаких следов, кроме нескольких моих и ваших отпечатков. Никто не подходил к дому ниоткуда.

Потом он пытливо посмотрел на маленького священника и добавил:

– Я скажу вам еще кое-что. Этот плащ помогал ему летать, но мешал ходить. Он слишком длинный, а Стрейк был не очень высоким человеком, поэтому он бы тянулся за ним, как королевская мантия. Если хотите, растяните его. Вы увидите.

– Что между вами произошло? – строгим голосом спросил отец Браун.

– Все случилось слишком быстро, чтобы описать, – ответил Эйлмер. – Я вышел за дверь и уже повернулся, чтобы зайти обратно, как вдруг вокруг меня закружил ветер, будто я попал в самую середину вихря. Каким-то образом мне удалось вывернуться, и я наугад выстрелил. А потом я увидел то, что сейчас видите вы. Только в душе я не сомневаюсь, что вы бы этого не увидели, если бы мой пистолет не был заряжен серебром. Здесь на снегу лежала бы совсем другая фигура.

– К слову, – вставил отец Браун, – оставим тело здесь на снегу? Или хотите перенести его к себе в комнату? Я полагаю, в коридоре дверь в вашу спальню?

– Нет-нет! – тут же воскликнул Эйлмер. – Нужно оставить его здесь, пока полиция не осмотрит тело. К тому же, с меня хватит потрясений на сегодня. Что бы еще ни случилось, я хочу выпить. А потом, если хотят, пусть вешают меня.

Ввалившись в комнату, Эйлмер едва не опрокинул аквариум, потом, поискав по разным буфетам и закоулкам, сумел-таки найти графин с бренди и плюхнулся на стул, стоящий между пальмой и сосудом с рыбами. Он вовсе не производил впечатления методичного человека, впрочем, в ту минуту ему можно было простить возбуждение. Выпив бокал одним жадным глотком, он принялся торопливо и сбивчиво рассказывать, словно был не в силах терпеть тишину.

– Вижу, вы все еще сомневаетесь, – сказал он, – хотя видели все собственными глазами. Поверьте, это было не просто противостояние Стрейка и дома Эйлмеров. К тому же, разве ваша профессия не обязывает вас верить моим словам? Вы ведь должны защищать все то, что эти глупые людишки зовут суевериями. Но, послушайте, неужто вы и впрямь не верите в россказни старых кумушек об амулетах, заговорах и тому подобном? Включая серебряные пули? Что вы на это скажете как католик?

– Я скажу, что я агностик, – улыбнувшись, ответил отец Браун.

– Ерунда! – нетерпеливо воскликнул Эйлмер. – Это ведь ваша профессия – верить всему.

– Нет, кое во что я, разумеется, верю, – примирительным тоном произнес отец Браун, – и поэтому не верю в другое.

Эйлмер подался вперед и впился в него взглядом, наполненным странным внутренним напряжением, как у гипнотизера.

– Вы все-таки верите, – произнес он. – Вы верите всему. Мы все верим всему, даже когда отрицаем все. Отрицающие верят. Неверующие верят. Разве вы не чувствуете сердцем, что в этих противоречиях на самом деле ничто ничему не противоречит? Что мироздание настолько велико, чтобы в нем нашлось место всему? Душа вращается по кругу, как в колесе из звезд, и все повторяется снова и снова. Возможно, мы сталкивались со Стрейком в разных ликах: как зверь со зверем, как птица с птицей, и, может быть, противостояние наше будет продолжаться вечно. Но, раз мы ищем друг друга и нуждаемся друг в друге, даже эта вечная ненависть является не более чем вечной любовью. Добро и зло вращаются единым колесом, не разными. Разве душа ваша этого не чувствует? Разве вы не верите вопреки своей вере, что существует лишь одна реальность, и что мы – ее тени и что все вещи – всего лишь разные грани одной идеи: идеи о том, что все мыслящие существа – это единое целое, один Человек, и Человек этот и есть Бог?

– Нет, – произнес отец Браун.

На улице начали сгущаться сумерки, наступила та часть вечера, когда покрытая снегом земля начинает казаться ярче неба. В портике у парадного входа, который можно было разглядеть через прикрытое шторой окно, отец Браун рассмотрел смутный силуэт стоящего там крепкого мужчины. Священник бросил взгляд на застекленную дверь, через которую сам недавно проник в дом, и увидел за ней еще две темных фигуры, таких же неподвижных. Внутренняя дверь с витражом была немного приоткрыта, и в конце короткого коридора за ней он увидел две длинные тени, растянутые и размытые низким вечерним солнцем, но все еще похожие на карикатурное изображение человеческих фигур. Доктор Бойн уже выполнил полученное по телефону указание. Дом окружен.

– Какой смысл говорить «нет»? – продолжал настаивать хозяин, не сводя с гостя гипнотического взгляда. – Вы видели часть этой вечной драмы собственными глазами. Вы видели письмо, в котором Джон Стрейк угрожал уничтожить Арнольда Эйлмера при помощи черной магии. Вы видели, как Арнольд Эйлмер уничтожил Джона Стрейка магией белой. Вы видите, что Арнольд Эйлмер жив, и слышите, как он разговаривает с вами, но продолжаете не верить.

– Нет, я не верю, – произнес отец Браун и встал с видом человека, который собирается уходить.

– Но почему?

Священник лишь слегка повысил голос, но тот наполнил всю комнату, как удар в колокол.

– Потому что вы не Арнольд Эйлмер, – произнес он. – Я знаю, кто вы. Ваше имя Джон Стрейк, и вы убили последнего из братьев. Это его тело сейчас лежит у дома на снегу.

Вокруг радужной оболочки глаз бородача появилось белое кольцо, казалось, он выпучил глаза, из последних сил пытаясь загипнотизировать и подчинить своей воле собеседника. А потом неожиданно рванулся в сторону, но в тот же миг дверь за его спиной распахнулась, в комнату вошел рослый полицейский в штатском и молча положил тяжелую руку ему на плечо. Его вторая рука, с зажатым в ней револьвером, была опущена. Арестованный быстро, точно обезумев, завертел головой, но в каждом углу тихой комнаты уже стоял переодетый полицейский.

В тот вечер отец Браун и доктор Бойн еще раз разговаривали о трагедии семейства Эйлмеров, но этот разговор был дольше первого. К тому времени в главном уже не осталось сомнений, поскольку Джон Стрейк признал свою личность и даже сознался в преступлениях, хотя, правильнее было бы сказать, похвалялся своими победами. По сравнению с тем фактом, что он завершил дело своей жизни, погубив последнего из Эйлмеров, все остальное, включая само существование, уже перестало быть для него важным.

– Можно сказать, что этот человек одержим, – сказал отец Браун. – Он одержим одной идеей, и ничто другое ему неинтересно, даже другие убийства. И хорошо, что так, поскольку я только этим и успокаивал себя, пока разговаривал с ним. Наверняка и вам не раз приходило в голову, что вместо того, чтобы рассказывать мне все эти безумные, но довольно изобретательные глупости про крылатых вампиров и серебряные пули, он мог всадить в меня самую обычную свинцовую полю и скрыться. Вы не поверите, как часто эта мысль приходила мне в голову.