Книга Клеопатра - Фаина Гримберг

* * *

Клеопатра сказала Цезарю, что хотела бы повидаться с сестрой. Она уже заранее представляла подземелье, полутьму, упрёки из уст Арсинои... Она не могла не вспомнить Веронику, то, последнее прощание... Сейчас воспоминание было неприятным, тоскливо неприятным...

По приказу Цезаря Арсиною держали под домашним арестом в покоях отдалённых большого дворца. Эти покои заключали в себе спальню, столовую комнату, ванную, гардеробную, малую залу для приёмов... Царевна Арсиноя приняла старшую сестру-царицу в приёмном зале. Кама сидела на тронном кресле, положив руки в рукавах зелёного шелка на деревянную позолоту подлокотников. Она была одета в зелёное платье, украшенное тонким золотым шитьём, чёрные волосы были уложены, подняты на темя и схвачены золотыми заколками. Лицо Арсинои не было накрашено, она никогда этого не любила, только губы слегка смазаны были увлажняющим бальзамом, Камины губы и в детстве часто сохли и трескались...

Арсиноя приподнялась и протянула руку навстречу сестре, затем снова села, положила правую руку на колено... Клеопатра вглядывалась жадно... Лицо, глаза младшей сестры были усталыми и печальными. Арсиноя смотрела на Маргариту печально, без малейшего озлобления, без малейшей досады... Собираясь к сестре, Маргарита не знала, как пойдёт их беседа, но теперь сказала просто и с лёгкостью, будто вздохнула:

— Кама, я изменилась? — Она сама слышала в своём голосе эту родственную дружественность, как будто ничего не было, ни войны, ничего... А всего лишь они разлучились надолго, а теперь вот встретились...

— Нет, — сказала Кама печально. И в её голосе Маргарита услышала ту же самую родственную дружественность; печаль, усталость и родственную дружественность... — Нет, Мар, не изменилась... Изумрудные сияющие глаза, живость взгляда, радостное желание жить... Не изменилась... Я рада тому, что ты не изменилась. Я знаю, что и я не так уж изменилась...

— Это правда, Кама. И я рада встрече с тобой, я хотела видеть тебя. И сейчас я чувствую так ясно, что мы сёстры!.. Вернём всё прежнее! Цезарь не откажет мне в этом. Всё будет как прежде, ты и я, сёстры!..

— Ты дружна с Цезарем или это что-то другое? — спросила Кама без насмешки, серьёзно и печально.

— Нет... В сущности, меж нами не случалось конечной близости... Он очень умный человек...

— Я вижу, ты теперь женщина, но ты не изменилась всё равно...

— Ты, наверное, знаешь...

— Да, ты стала настоящей супругой нашему брату...

— Я не хотела, чтобы он умер...

— Не будем говорить об этом...

— Я стану матерью, я продолжу династию...

— Наш самый младший брат жив...

— Значит, и он продолжит династию. Ведь кипрская ветвь... — Маргарита хотела сказать, что кипрская ветвь Птолемеев пресеклась, потому что их дядя умер бездетным, но вдруг спохватилась и поняла, что разговор с Арсиноей пошёл не так и не о том, о чём бы надо говорить... А, собственно, о чём надо говорить? Какой оборот должен принять их разговор? Они должны сейчас говорить друг с дружкой печально, чувствительно, даже и нежно? Это естественно, таким должен быть сейчас их разговор... Это естественно; в этом нет, не будет притворства!.. — Кама, тебе это не интересно? То, что у меня будет ребёнок, тебе не интересно? Тебе это не удивительно? То, что твоя сестрёнка, с которой играли вместе, сделается матерью...

— Я рада за тебя, я вижу, что и ты рада. Но ведь ты знаешь меня. Я не могу сказать, что мне это очень интересно.

— Ты считаешь меня предательницей Египта?

— Мы в разных лагерях.

— Были. Но теперь, когда война кончена...

— И теперь. Я побеждена, ты остаёшься с победителем.

— Я понимаю тебя. Ты сейчас хочешь выстроить некую конструкцию, не новую, старую конструкцию, какую и до тебя тысячу раз выстраивали! Мы сёстры, мы сидим друг против друга, смотримся друг в друга...

— Друг против друга...

— Старая конструкция, старая расстановка сил! Ты хочешь представить дело так, будто вы, ты и Таял, боролись за свободу Египта, а я — римский прихвостень, предательница! В сущности, мне всё равно. Я могу отмахнуться от этого старинного построения, как от назойливой мухи; я могу махнуть рукой и воскликнуть: «И пусть!» и сжать губы горделиво... Но ведь ты мне не чужая и потому я хочу понять!.. О какой свободе идёт речь? Великий Александр захватил Египет, наш пращур Лаг захватил власть над Египтом... Всё это возможно и даже и нужно трактовать как лишение египтян свободы! А вот что вышло: Александрия, прекрасный город, Мусейон, Библиотека... Я подниму всё! Всё будет продолжаться... И не всё ли равно египтянам — фараоны, Лагиды, римляне... О какой свободе в конце концов идёт речь? О свободе просто-напросто жить? Но разве Цезарь хочет лишить египтян этой свободы? Я тебе скажу, о чём идёт речь! О том, чтобы правила ты! И только об этом идёт речь! О тебе! Ты всю жизнь раздражена, всю жизнь чувствуешь себя униженной, обиженной. Что ты хочешь сделать для Александрии, для Египта, чего бы не сделала я? О каких преобразованиях ты мечтаешь? У меня тоже есть планы. Рим ширится? Хорошо! Египет не будет противником Рима, Египет тоже будет шириться, подчиняя себе земли Африки и Азии. И сейчас не имеет смысла ссориться с Римом. Ты думаешь, меня никто не унижал? Думаешь, я всегда свободна, счастлива, весела?!.. Оставь гордыню! Будь снова моей сестрой. Будем поддерживать друг дружку. Я скажу Цезарю, что мы помирились... — Арсиноя внимательно слушала... — Скажи мне, как сестре, как женщине, ты... переступила порог с Иантисом?..

— Нет. Меж нами не было той самой, как ты её называешь, конечной близости. Я поняла, что ты веришь Цезарю. Конечно это несравнимые личности, но и я верила Ганимеду и считала его умным человеком.

— Он и не был глуп!

— Это опасно — верить, доверяться. Я всего лишь верила Ганимеду, а ты ведь лежишь на одной постели с Цезарем...

— Ганимеду нужна была власть над Египтом!

— У него были свои планы преобразований. Кстати, очень похожие на твои...

— Но скажи мне, ты согласна? Я могу просить Цезаря, чтобы он оставил тебя со мной?

— Да, проси. Я не хочу в Рим. Мне страшно. Меня проведут в триумфальном шествии, а потом задушат в тёмной вонючей римской тюрьме!

— Этого не будет, Кама! Этого не будет! Успокойся! — Маргарита поднялась, быстро подошла к сестре, обняла сидящую. Обнимать было неловко. Арсиноя тоже поднялась. Они стояли, обнявшись, смеялись нервно... — Кама, я уже не могу писать стихи. А ты?

Они уже вновь сидели — каждая в своём кресле.

— Мар, ты тоже в зелёном платье...

— Мы выбираем одинаковые платья...

— Вот послушай стихотворение...

Всего два-три штриха, клочок бумаги,

и всё же такое разительное сходство!