Книга Дело Ливенворта - Анна Кэтрин

– Родной стране? – прервала я ее. – Он не американец?

– Нет, – ответила она. – Он англичанин.

Я заметила, что она произнесла это необычным тоном, но решив, что ее раздражает какое-нибудь нехорошее воспоминание, продолжила расспрашивать:

– Тогда какие тут могут быть сложности? Он не… – Я хотела сказать «ненадежен», но воздержалась.

– Он англичанин. – Эти слова она произнесла таким же горьким тоном, как раньше. – И этим все сказано. Дядя никогда не позволит мне выйти за англичанина.

Я удивилась. Такая несерьезная причина не приходила мне в голову.

– У него совершенная мания на этот счет, – продолжила она. – Проще утопиться, чем выпросить у него разрешение выйти за англичанина.

Женщина более разумная, чем я, сказала бы на это: «Если это так, почему не выбросить из головы и сердца все мысли о нем? Зачем танцевать с ним, разговаривать с ним и допускать, чтобы увлечение перерастало в любовь?» Но тогда у меня в мыслях была сплошная романтика, и, вознегодовав от подобной несправедливости, я воскликнула:

– Но это же настоящая тирания! Почему он так ненавидит англичан? И почему, если он так их ненавидит, вы должны идти на поводу у его бессмысленных причуд?

– Почему? Рассказать вам, тетушка? – промолвила она, вспыхнув и отвернувшись.

– Да, – ответила я, – расскажите все.

– Что ж, если вы хотите знать мою плохую сторону, как уже знаете хорошую, я расскажу. Мне очень не хочется навлекать на себя дядин гнев, потому что… потому что… Меня всегда воспитывали так, чтобы я считала себя его наследницей, и я знаю, что если выйду замуж против его воли, то он тут же изменит свое мнение обо мне и оставит меня без гроша.

– Но, – вскричала я, хотя это признание слегка остудило мой романтизм, – вы же говорили, что мистер Клеверинг достаточно обеспечен, чтобы вам не пришлось нуждаться, и если вы любите…

Ее фиалковые глаза вспыхнули.

– Вы не понимаете! – возразила она. – Мистер Клеверинг не беден, но дядя богат. Я стану королевой… – Тут она замолчала, задрожала и упала мне на грудь. – Ах, я знаю, это звучит ужасно, но меня так воспитали. Меня научили поклоняться деньгам. Без них я пропаду. И все же… – Чело ее разгладилось, лик просветлел от совсем другого чувства. – Я не могу сказать Генри Клеверингу: «Уходите, богатое будущее мне дороже вас!» Нет, я не могу, не могу!

– Вы любите его? – спросила я, решив, насколько возможно, разобраться в истинном положении вещей.

Она беспокойно встала.

– Разве это не доказательство любви? Если бы вы меня знали, вы бы поняли это. – И, развернувшись, она встала рядом с фотографией, висевшей на стене моей гостиной. – Похожа на меня, – сказала она.

То была одна из великолепных фотографий, которые имелись у меня.

– Да, – ответила я. – Поэтому я ее и ценю.

Она, кажется, не услышала меня – так ее увлекло утонченное лицо на снимке.

– Какой притягательный лик! – услышала я ее голос. – Красивее, чем мой. Интересно, она бы колебалась при выборе между любовью и деньгами? Нет, не думаю. – При этом сама она стала мрачной и печальной. – Она бы думала только о счастье, которое может даровать кому-то, она не такая жесткая, как я. Даже Элеонора полюбила бы эту девушку.

Думаю, она забыла, что я стою рядом, потому что после этих слов повернулась и посмотрела на меня с подозрением, но произнесла беззаботным голосом:

– Моя милая матушка Хаббард[31]поражена. Она не знала, что ее слушала такая совершенно не романтическая маленькая негодница, когда она рассказывала свои чудесные сказки о любви, которая побеждает драконов, о жизни в пещерах и о прогулке по раскаленным лемехам, как по зеленой травке?[32]

– Нет, – сказала я и, охваченная необоримой нежностью, обняла ее. – Но если бы знала, это ничего бы не изменило. Я бы все равно говорила о любви и о том, как она может сделать пресный, обыденный мир сладким и восхитительным.

– Правда? Значит, вы не считаете меня негодницей?

Что я могла ответить? Я считала ее самым обаятельным существом в мире и честно сказала об этом. В тот же миг к ней вернулось веселье. Не то чтобы я думала тогда, и уж тем более не считаю сейчас, что для нее было важно мое мнение, но ее натура требовала восхищения и расцветала под его лучами.

– А вы позволите мне приходить и рассказывать вам, какая я плохая? Если я буду продолжать быть плохой, а я, несомненно, такой буду, вы не откажетесь принимать меня?

– Я никогда не откажусь принимать вас.

– Даже если я сделаю что-нибудь ужасное? Даже если одной прекрасной ночью я сбегу со своим возлюбленным, чтобы отомстить дяде за его предрассудки?

Это было сказано легко и не всерьез, потому что она даже не стала ждать моего ответа. И все же зерна эти запали нам обеим глубоко в сердце, и несколько следующих дней я провела в раздумьях о том, как справлюсь, если когда-нибудь доведется заниматься столь захватывающим делом, как помощь влюбленным в побеге. Можете представить мою радость, когда однажды вечером Ханна, эта несчастная девушка, которая сейчас лежит мертвая в моем доме и которая в то время занимала место горничной при Мэри Ливенворт, пришла ко мне с такой запиской от нее:

Приготовьте на завтра для меня свою самую лучшую сказку, и пусть принц будет таким же прекрасным, как… как тот, о ком вы слышали, а принцесса такой же глупой, как ваша маленькая капризная любимица.

Мэри

Это короткое послание могло означать только одно: она помолвлена. Но наступивший день не принес мне мою Мэри, как и следующий, и тот, что был за следующим, и кроме известия о том, что мистер Ливенворт вернулся из путешествия, я не получала никаких новостей. Прошло два мучительно долгих дня, когда вечером, как только начало темнеть, она вошла в мой дом. С нашей последней встречи прошла неделя, но внешность и выражение ее лица изменились так, словно мы не виделись год. Она была до того не похожа на себя прежнюю, что я с большим трудом смогла изобразить радость.

– Вы расстроены, да? – сказала она, не глядя на меня. – Вы ждали, что я стану шептать о своих надеждах, ждали откровений и милых признаний, а вместо этого видите холодную, злую женщину, которой в первый раз рядом с вами хочется быть сдержанной и необщительной.

– Это потому, что в вашей любви было больше причин для беспокойства, чем для радости, – ответила я, хотя и не без некоторого неприятного удивления, вызванного больше ее манерами, чем словами.