Книга Если он поддастся - Ханна Хауэлл

– Я уже давно понял, кто его мать, – ответил Орсон.

Антигона с удовлетворением кивнула и направилась к двери.

– Пойду посмотрю, как там Олимпия.

Однако появившаяся на пороге Энид сообщила:

– Миледи чувствует себя прекрасно. Рана затягивается. Доктор говорит, что миледи скоро встанет на ноги, если ее не беспокоить и если она будет много спать и хорошо есть. Сейчас миледи пришла в себя. А если кому-то хочется перекинуться с ней словечком, то можете это сделать, только не утомляйте ее.

И в тот же миг Аретас и Антигона вышли из гостиной. Брент вздохнул и осмотрелся в поисках свободного стула. Было ясно: придется подождать какое-то время, прежде чем ему удастся увидеться с Олимпией. У членов семьи было явное преимущество, так как его отношения с Олимпией не были официально оформлены. Он улыбнулся сестре, примостившейся рядом с ним на узенькой кушетке, где уже сидели Орсон и Джайлз. Отец и сын тихо переговаривались, знакомясь друг с другом.

Брент посмотрел на других мальчиков. Те явно радовались за Джайлза, но все равно не могли скрыть печали. Самым грустным казался Эйбел, и Брент понял почему. Эйбел фактически заменил Джайлзу отца – заботился о нем с того момента, как подобрал кроху в проулке. Граф надеялся, что Орсону хватит чуткости, чтобы понять, как много связывало всех этих детей.

– Я думаю, Брент, что сэр Уорлок поймет, что должен поддержать всю четверку, а не просто забрать к себе одного из них, – сказала Агата шепотом, чтобы только он один ее услышал.

– Надеюсь. – Граф посмотрел на дверь.

– Ты ее скоро увидишь, Брент.

* * *

Это «скоро» превратилось в четыре часа ожидания. Не желая накачиваться бренди, Брент вместо этого принялся пить чай. К тому времени, когда все родственники нанесли визит в спальню, он уже был в изнеможении. Потом Олимпии устроили перерыв. Наконец ему разрешили зайти к ней. Он подошел к изголовью кровати, и тревога за нее ослабела, когда она улыбнулась ему.

– У тебя не семья, а самая настоящая армия, – сказал он и почувствовал раскаяние, потому что, засмеявшись, Олимпия поморщилась от боли и потрогала повязку на плече. – Ох, извини.

– За что?

– Ну, прямо сейчас – за то, что заставил тебя рассмеяться. А вообще – за то, что втянул в эту историю.

– Зато Агата теперь в безопасности, как и другие дети. А ранение в плечо – совсем небольшая плата за это.

– Согласен, но мне хотелось, чтобы ты тоже была в безопасности. Мне хочется обеспечить ее тебе.

«Ну вот, теперь и я добавилась к грузу той вины, которую он несет на своих плечах как какой-то заветный талисман», – подумала Олимпия.

– Никто не может находиться в полной безопасности, Брент. И никто не может обеспечивать ее каждую минуту и каждый день. Она собиралась застрелить тебя. Мы с мальчиками не могли просто стоять и наблюдать за ней.

– Но почему никто из них не полез по стене?

– Мне показалось, что они боятся высоты. Вышло так, что только я могла сделать это, хотя… не все у меня получилось.

Брент присел на край кровати и, взяв Олимпию за руку, поцеловал ее ладонь.

– Как бы то ни было, бедняга Пол наверняка страшно рад, что все закончилось. Полагаю, он вне себя от счастья, что больше никогда не увидит Малламов.

Олимпия почувствовала, как у нее заныло сердце, но сдержалась и не спросила, что Брент имел в виду. Может, он намеревался положить конец их отношениям теперь, когда Агате уже ничто не грозило и проблема с его матерью была решена? Что ж, если так, то она воспримет эту потерю со всем достоинством, на которое способна. Гордость придаст ей сил не показать, насколько это горько для нее.

– Пол – обученный телохранитель. Он скорее солдат, чем слуга. – Олимпия улыбнулась. – При случае может быть и кучером. После своего появления в моем доме он занимал много всяких должностей. Ты собственными глазами видел, что не Пол нажал на курок первым.

– Да, видел. Благодаря Добсону мы в результате получили кошмарную трагедию, к которой привел пикантный скандал между графиней и ее слугой.

– Вот именно. У Агаты, конечно, возникнут определенные трудности, когда она начнет появляться в обществе. Но они несопоставимы с тем позором, который пережила бы твоя семья, если бы вдруг открылась вся правда.

– Мы не единственные, кто знает правду.

– Другие будут молчать. Ведь если правда откроется всем, тогда любого человека, у которого когда-либо были дела с твоей матерью, смогут вымазать в грязи с ног до головы. Я была бы не против устроить такое кое-кому, хотя в конечном счете все сложилось как нельзя лучше. Те, кто участвовал в ее предприятиях, совершенно определенно будут поддерживать ту историю, с которой ты к ним выйдешь.

– Как ты себя чувствуешь? Сильно болит?

– Септимус хорошо поработал и почти снял боль. Кроме того, доктор оставил снадобье, и я приму его, если понадобится. Все будет хорошо. – Она едва удержалась, чтобы не зевнуть.

– Отдыхай, Олимпия. – Брент наклонился и поцеловал ее в губы. – Отдых – лучшее лекарство. А я пойду, мне нужно устраивать Агату. Завтра увидимся снова. О, еще одна новость, которая тебя заинтересует, – сказал он, остановившись. – Твоя тетка Антигона утверждает, что Орсон – отец Джайлза.

– Какая прелесть! А мне она ни словом не обмолвилась, больше интересовалась моим здоровьем, чтобы рассказать потом Илаю. Орсон будет добр к мальчику. Думаю, он возьмет на себя заботы обо всех них, потому что в общем-то они одна семья и их нельзя разделять. Орсону хватит ума, чтобы понять это.

– Вот и хорошо. Я как раз думал об этом. Отдыхай, любимая. Скоро увидимся.

Олимпия посмотрела, как за ним закрылась дверь, и вздохнула. Не было сомнения: Брент очень переживал за нее, – но она рассчитывала на большее. Олимпия чуть не рассмеялась над собой из-за тех фантазий, которые посещали ее, когда она приходила в сознание и ей обрабатывали рану. Олимпии тогда привиделось, что Брент, узнав, что она выживет, подступил к ее постели со словами о вечной любви. Она даже представить не могла, что склонна к такому девическому полету фантазии.

«Но то была всего-навсего глупая мечта», – решила она и закрыла глаза. И даже если Брент признается ей в вечной любви, то она еще подумает, принимать ли это признание всерьез. Он не замечал, что носит в сердце призрак прошлого. В его сердце все еще оставался образ Фейт. Он до сих пор винил себя за то, что случилось с ней. Теперь к этому добавилось чувство вины за преступления матери и за то, что он не смог вовремя защитить Агату, а теперь еще и ее, Олимпию. Но не в ее силах избавить его от этих переживаний. Он должен был сам избавиться от них.

Вопрос заключался в том, следовало ли ей принять признание в любви и остаться с ним в надежде, что он найдет в себе силы избавиться от чувства вины, для которого не было причин. Это чувство действовало на него как яд, но только он один мог очистить от него свою душу.