Книга Трансформация войны - Мартин ван Кревельд

Таким образом, традиционная стратегическая мысль «поставила повозку впереди лошади». Опасность — это нечто большее, чем просто характеристика обстановки, в которой ведется война; с точки зрения участников войны и зрителей, опасность относится к числу наиболее притягательных аспектов войны, и даже, можно сказать, ее raison d’etre. Если бы война не подразумевала бравирование опасностью, игру и жизнь с нею, а также ее преодоление, то не только потеряло бы смысл участие в сражении, но и сама война стала бы невозможна. Для победы над опасностью необходимы такие качества, как смелость, гордость, преданность и решимость. Таким образом, опасность может заставить людей превзойти самих себя, понудить их стать чем-то большим, нежели они есть на самом деле. И наоборот, решимость, преданность, гордость и отвага имеют смысл и проявляются только перед лицом опасности. Одним словом, опасность — это то, что заставляет вращаться маховик войны. Как и в любом спорте, чем сильнее опасность — тем больший вызов она бросает человеку и тем больше славы приносит ее преодоление.

Опасность — даже «суррогатная» или мнимая — объясняет популярность многих развлечений, начиная от «русских горок» и заканчивая опасными, но бессмысленными выходками, такими как прыжки со скалы, многие из которых занесены в Книгу рекордов Гиннесса. Виды спорта, требующие концентрации усилий, такие как катание на горных лыжах, серфинг, сплав по горным рекам с порогами и альпинизм, обязаны своей привлекательностью тем же самым факторам; не случайно, что в альпинизме так много терминов, заимствованных из военной лексики. Войну отличает от других видов деятельности и делает уникальной именно то, что она самая опасная из них; на ее фоне бледнеют все прочие, и ни один из них не может составить ей адекватную замену. Куда бы мы ни бросили свой взор, мы увидим, что встречаемое противодействие — лишь жалкое подобие того, что бывает на войне. Иногда его оказывают неодушевленные предметы, лишенные способности мыслить, — в таком случае вряд ли оправдан разговор вообще о каком-либо противодействии (как бы ни любили альпинисты говорить, что горы «сопротивляются» попыткам их покорить). В других случаях противоборствующая сторона представлена животными, как в случае охоты. Некоторые животные — большие и опасные, другие — маленькие и безобидные. Но поскольку их способность разумно реагировать на ход происходящего ограниченна, существует предел тому, что можно выиграть, их одолев.

Человеческие состязания, которые не дотягивают до войны, известны как игры. Все игры обязаны своим существованием тому, что у них есть правила, и фактически они определяются этими правилами. О какой бы игре ни шла речь, функция правил заключается в том, чтобы ограничить выбор снаряжения, которое допустимо использовать, набор человеческих качеств, которые можно задействовать в поединке, и, что самое важное, размеры допустимого насилия. Все такие ограничения искусственны, а поэтому в определенном смысле абсурдны. Уникальность войны состоит именно в том, что она всегда была и по-прежнему остается единственным творческим видом деятельности, в котором разрешается и требуется неограниченная отдача всех способностей человека, нацеленная против оппонента, который потенциально так же силен, как и сам человек. Это объясняет, почему на протяжении всей истории человечества войну часто считали последней проверкой того, чего стоит человек, или, если говорить на языке прежних времен, судом Божьим.

Противостояние опасности приносит столь огромную радость и наслаждение благодаря ни на что не похожему чувству свободы, которое с ним связано. Как замечает Толстой о князе Андрее, описывая его накануне битвы под Аустерлицем, тот, у кого нет будущего, свободен от забот; посему сами ужасы битвы способны вызвать душевное волнение, возбуждение и даже головокружение. Бой требует от участника предельной концентрации. Поскольку чувства фокусируются на том, что происходит «здесь и сейчас», во время боя человек может отстраниться от них. Таким образом, воину дано приблизиться к границе, разделяющей жизнь и смерть, или даже ее пересечь. Из всех видов человеческой деятельности существует только один, сравнимый с этим, а именно половой акт; и это очевидно уже из того факта, что одни и те же слова часто употребляются для описания этих двух видов деятельности. Однако возбуждение, испытываемое на войне во время боя, вероятно, даже сильнее, чем сексуальное. На войне как лучшие, так и худшие человеческие качества проявляются во всей полноте. Начиная со времен Гомера, существовало представление, что только тот, кто рискует жизнью охотно, даже с радостью, до конца может быть самим собой, живым человеком.

Конечно, и другие факторы, включая награды и принуждение, действуют одновременно с волей к битве; но поскольку мы говорим о встрече человека со смертью, все они к делу не относятся. Как и то, что с течением времени притягательность опасности обычно тускнеет или вовсе сходит на нет. Величайшее наслаждение, так же, как и сильнейшее страдание, были бы невыносимы, если бы длились вечно. Более того, такие противоположные ощущения, как боль и наслаждение, на самом деле взаимосвязаны; одно не может существовать без другого, и если они достаточно выражены и интенсивны, то могут превращаться одно в другое. Клокочущее, спирающее, напряженное дыхание, пульсация крови, предшествующие сильнейшему возбуждению, неотделимы от него, так же, как и тяжелое дыхание и свинцовая усталость, за ним следующие. Вторжение мира причинно-следственных связей в сферу чистого наслаждения не является уникальным свойством войны. Ни бокс, ни футбол, ни другие самые зрелищные и захватывающие виды спорта не способны поддерживать напряжение бесконечно долго — и одна из причин, по которым для них установлены жесткие временные рамки, это стремление не дать эмоциям зрителей угаснуть. Сущность игры состоит в том, что пока она длится, реальность отодвигается на задний план, «отменяется», исчезает. Наслаждение битвой состоит именно в том, что она позволяет и участникам, и наблюдателям забыться и потерять ощущение реальности, пусть не полностью и ненадолго.

Раз тот, кто сражается, рискует всем, значит, то, за что он сражается, должно быть для него более ценным, чем его собственная кровь. Даже Макиавелли, великий жрец «интереса», не считал, что он может побудить своих соотечественников сражаться за освобождение Италии, указав им на выгоды, которые каждый из них мог извлечь из этого предприятия; поэтому его «Государь» заканчивается пламенным воззванием к их antico valor[56]. Бог, страна, нация, раса, класс, справедливость, честь, свобода, равенство, братство относятся к одной и той же категории мифов, ради которых люди готовы пожертвовать своей жизнью и всегда жертвовали. Что еще более удивительно, эта формула работает и в обратном направлении. Чем больше крови пролито во имя какого-либо мифа — по большей части это относится к нашей собственной крови, но иногда и к крови врага, — тем священнее этот миф. Чем более он священен, тем меньше мы склонны рассматривать его в рациональных, инструментальных терминах. Человеческое желание придать кровопролитию великий и даже священный смысл настолько непреодолимо, что разум становится практически бессилен. Как доказывают надписи на памятниках немецким солдатам, убитым во время Второй мировой войны, — когда нет того дела, за которое стоит воевать, его нужно придумать.