Книга Бьющееся стекло - Нэнси-Гэй Ротстейн

Боль ввинтилась в самый низ живота. Младенец явно не намеревался дожидаться окончания спора.

— Диди, чтобы ребенок прошел, мне придется сделать маленькую внутримышечную инъекцию. У тебя очень крупный ребенок. Необходимо произвести кесарево сечение, иначе он разорвет вас, как луковую шелуху. И тут уж без обезболивающего не обойтись. Я заказал препарат для местной анастезии, но здесь его не вижу. Видимо, положили не туда, когда пришлось срочно менять палату. До этого момента вы прекрасно справлялись с естественными родами, но теперь нужно вколоть эпидурал. Другого выхода нет.

— А ребенку это не повредит?

— Нет, на него это вовсе не повлияет. Диди, я уже вызвал анастезнолога. Он идет сюда.

— Я не позволю пичкать меня химией.

— Диди, вам нечего беспокоиться насчет эпидурала. И слушайте меня внимательно. После укола я должен буду подождать минут пять, быстрее эппдурал не подействует, а потом сделаю маленький надрез. Потерпеть вам все равно придется, будет немножко больно, но никакой химии в вашу кровь не попадет, так что воздействия на ребенка не будет. А сейчас повернитесь на бок и свернитесь клубочком, как можно плотнее. Не двигайтесь… — За этими словами последовал укол, после чего доктор сказал: — А теперь снова на спинку, и следите за часами.

Диди перевернулась на спину. Вся нижняя часть ее тела онемела. Она следила за каждым движением секундной стрелки, раз за разом обегавшей циферблат.

— Делаю надрез, — предупредил Саттон. — Ручаюсь, вы ничего не почувствуете. Так… А теперь ваша очередь. Тужьтесь. Тужьтесь хорошенько… Хорошо… Ну, еще… Еще разок так же…

В следующий миг она услышала крик младенца.

— У вас сын, — доктор положил маленькое тельце ей на грудь. — Крепкий, здоровый, крупный мальчик. Поздравляю. Вы прекрасно справились.

Палата опустела. Она лежала на столе, прижимая к себе шевелящегося розового младенца. Крошечное, уязвимое живое существо, которое ее тело уже не ограждало от опасностей и невзгод этого мира. Подошедшая сестра взяла у нее новорожденного, а две других переложили ее на каталку.

— Вам пришлось нелегко, — сказала одна из них. — Естественные роды с инъекцией эпидурала только в самом конце. Вы держались молодцом. — Когда сестры уже выходили из палаты, Диди, едва живая после всего перенесенного, с трудом расслышала, как одна из них сказала другой: — Ты можешь себе представить, чтобы роженице вкололи эпидурал так поздно?

Диди доставили в отдельную палату в послеродовом отделении, где ее уже дожидался Джордж.

— Спасибо тебе за сына, — сказал он.

— Ты его уже видел?

— Да. Он устал, у него ведь тоже выдался нелегкий денек, правда? Сейчас он спит. Что, кстати, не помешало бы и его маме. — Джордж присел на краешек кровати, поцеловал ее в лоб и направился к двери. — Спи, не буду тебе мешать.

— Может, и вздремну несколько минут, я ведь устала. Но даже если засну, Джордж, не уходи. Обещаешь? Я не хочу оставаться одна.

— Хорошо, я останусь.

— Не уйдешь? Точно?

— Точно, точно. Буду сидеть в этом кресле. Засыпай, дорогая. Ты не возражаешь, если я воспользуюсь здешним телефоном и сделаю несколько звонков? — Еще не закончив фразу, он передвинул и кресло и свой портфель поближе к телефону.

— Давай, звони. И обязательно позвони моим родителям на Палм-Бич.

— Уже позвонил.

— Обзвони всех. Я хочу, чтобы все знали.

Она услышала, как он набрал номер своего офиса и поинтересовался, какие для него оставлены сообщения. Уже в полубессознательном состоянии — усталость и принятые после родов лекарства брали свое — до слуха Диди словно издалека донеслись обрывки слов из политического жаргона: что-то насчет графика работы избирательного участка, предвыборных собраний, повестки дня Брэдли и последнее: «Я скоро приеду».

Проснувшись как от толчка, полчаса спустя она обнаружила, что палата пуста. И Джордж и его портфель исчезли. К букету цветов на тумбочке была прикреплена написанная знакомым почерком мужа записка.

«Брэдли предстоит выступление перед Комитетом Палаты. Я нужен ему немедленно. Выбора не было. Не сомневаюсь, ты бы меня отпустила. Позвоню из Оттавы.

С любовью. Джордж.

PS. Я видел нашего сына. Настоящий красавец».

Диди протянула руку, пытаясь нашарить телефон, стоявший, как отложилось в ее памяти, возле самой кровати. Им, кажется, пользовался Джордж. Аппарата на месте не оказалось. Не имея сил приподняться, она потянулась дальше и свалилась с кровати, тяжело ударившись о влажный, покрытый линолеумом пол. Ноги ее еще оставались онемевшими, о том, чтобы встать, не приходилось и думать. Ей удалось дотянуться до оранжевого, рифленого телефонного шнура, но сам аппарат по-прежнему оставался вне пределов досягаемости.

Дверь палаты была закрыта. Кричать, во всяком случае так громко, чтобы ее смогли услышать, Диди попросту не имела сил. Ей оставалось лишь плакать. Слезы непроизвольно заструились по ее лицу, и у нее не было ни сил, ни желания их стереть. Она лежала на липком, еще не высохшем после недавней уборки линолеуме, и вдыхала казавшиеся ей тошнотворными пары дезинфицирующих средств.

Когда подошел очередной обход и в палату вошли две медсестры, они обнаружили Диди в полуобморочном состоянии, словно родила она несколько мгновений назад.

— Бедняжка, — сочувственно сказала одна из них, когда они подняли Диди с пола и уложили на постель. — И ведь когда вас сюда доставили, я говорила тому молодому человеку, что вам нельзя оставаться одной, пока не прошло действие анестезии. Это просто счастье, что, упав, вы ничего не сломали.

Спустя несколько часов в палату начали поступать цветы. Каждый следующий подарок превосходил предыдущий оригинальностью. Срезанные цветы в керамическом голубом горшке с выделенными глазурью буквами «ЭТО МАЛЬЧИК». Большое комнатное растение, помещенное в кашпо в форме лодки. Шоколадная плетеная корзинка, изо всех щелей в плетении которой торчали бесчисленные голубые ирисы… И так далее, и так далее, и так далее.

На карточках, которые вручали ей сестры, значились имена друзей ее родителей, приветствовавших появление на свет первого внука Айнов.

К вечеру палата наполнилась цветочными ароматами. Цветы заняли весь стол, весь подоконник, и чтобы разместить остальные, пришлось принести еще два столика.

Джордж не позвонил.

Около восьми часов вечера Диди позвонила по внутреннему телефону и попросила дежурную сестру убрать из палаты все цветы и раздать их тем молодым мамам, кому букетов не дарили.

— Первым уберите этот. — Потянувшись к стоявшему в хрустальной вазе букету Джорджа, она сорвала с него записку, бросила в большое зеленое больничное ведро и добавила: — Отдайте его той маме на отделении, которая выглядит самой одинокой.

Элис, высокооплачиваемая профессиональная няня, нанятая намеревавшейся набраться сил после родов Диди на две недели, так и осталась у нее на неопределенный срок. Похоже, одна только эта женщина и могла успокоить Адама, когда тот заходился от крика из-за болей в животике, которые, как по часам, начинались обычно в половине двенадцатого и продолжались до рассвета. Как раз в то время, когда Джорджу требовался сон.